Убийство в Вене
Шрифт:
Еврей положил его на складную кровать. Его руки и щиколотки были обмотаны толстой серебристой упаковочной лентой, и он был привязан, как слабоумный. Его запястья были своего рода дверью между двумя мирами. Ему надо было лишь повернуть их под определенным углом, чтобы лента больно впилась в кожу, и он переходил сквозь занавес из мира снов в мир реальный. Сны? Верно ли называть эти видения снами? Нет, они были слишком точными, слишком реальными. Это были воспоминания, которые он не мог контролировать, – мог лишь прервать их на несколько мгновений, причинив себе боль упаковочной лентой евреев.
Его лицо находилось близ окна, и стекло было ничем не загорожено. Он мог, пробудившись от сна, видеть бескрайние черные поля и унылые мрачные деревни. Он мог прочесть надписи на дороге. Ему не нужны были надписи, чтобы знать, где он находится. Было время, в другой жизни, когда он правил бал в этой стране. Он помнил эту дорогу: Дахнов, Жуков, Нароль… Он знал название соседней деревни, даже прежде чем она промелькнула мимо его окна, – Бельзен…
Он закрыл глаза. Почему теперь, после стольких лет? После войны никто особенно не интересовался каким-то там офицером СД, который служил на Украине, – никто, кроме, конечно, русских, – а к тому времени, когда его имя всплыло в связи с «окончательным решением», генерал Гелен устроил его побег и исчезновение. Его бывшая жизнь спокойно осталась позади. Он был прощен Богом и своей Церковью и даже своими врагами, которые жадно пользовались его услугами, когда почувствовали угрозу со стороны евреев и большевиков. Правительства скоро потеряли интерес к преследованию так называемых военных преступников, а непрофессионалы вроде Визенталя сосредоточили свое внимание на крупных рыбах вроде Эйхманна и Менгеле, не подозревая, что тем самым помогают мелкой рыбешке вроде него найти убежище в защищенных водах. Правда, однажды он сильно испугался. В середине семидесятых один американский журналист – еврей, конечно, – приехал в Вену и стал задавать слишком много вопросов. На дороге, ведущей из Зальцбурга на юг, он упал в овраг, и угроза была устранена. Радек поступил тогда так, не колеблясь. Возможно, ему следовало сбросить в овраг Макса Клайна при первом появлении беды. Он заметил его в тот день в кафе «Централь», как и в последующие дни. Инстинкт подсказывал ему, что Клайн – источник беды. Но он медлил. А тем временем Клайн рассказал свою историю еврею Лавону, и тогда было уже слишком поздно.
Он снова прошел через занавес. Он был в Берлине и сидел в кабинете группенфюрера Генриха Мюллера, шефа гестапо. Мюллер ковыряет зубочисткой в зубах и машет перед его носом письмом, которое он только что получил от Лютера из министерства иностранных дел. Это было в 1942 году.
«Похоже, что слухи о нашей деятельности на Востоке начали достигать ушей наших врагов. У нас также возникла проблема с одним из мест заложения в районе Вартегау. Жалобы на какого-то рода загрязнение».
«Позвольте задать вам очевидный вопрос, герр группенфюрер: ну и что, если подобные слухи достигли Запада? Кто поверит, что такое действительно было возможно?»
«Слухи – это одно, Эрих. Доказательства – совсем другое».
«А кто обнаружит эти доказательства? Какой-нибудь польский раб-недоумок? Или косоглазый украинский копатель канав?»
«Может быть, Иваны».
«Русские? Да как же они могут найти…»
Мюллер поднял вверх руку укладчика кирпичей. Конец дискуссии. И тут Радек понял. Русская авантюра фюрера проходила не по плану. Победа на Востоке не была обеспечена.
Мюллер пригнулся к столу.
«Я отправляю тебя в ад, Эрих. Я так глубоко погружу твое нордическое лицо в дерьмо, что ты никогда больше не увидишь света белого».
«Разве я когда-либо смогу отблагодарить вас, герр группенфюрер?»
«Подчисти это безобразие. Полностью. Везде. Твоя обязанность, чтобы это так и осталось лишь слухом. И когда операция будет закончена, я хочу, чтобы ты был единственным человеком на ногах».
Радек проснулся. Лицо Мюллера растворилось в польской ночи. Странно, верно? Его вкладом в «окончательное решение» было не убийство, а сокрытие содеянного и безопасность, и, однако же, он попал в беду теперь, шестьдесят лет спустя. Из-за дурацкой игры, затеянной им под пьяную руку в воскресенье в Аушвице. «Акция 1005»? Да, это было его шоу, но никто из выживших евреев никогда не сможет доказать его присутствия на краю рва с убитыми, потому что выживших не осталось. Он провел строгую подчистку. Эйхманну и Гиммлеру рекомендовали поступить так же. А они, идиоты, позволили столь многим выжить.
Возникло новое воспоминание: январь 1945 года, цепочка евреев в лохмотьях беспорядочно бредет по дороге, очень похожей на эту – только много западнее. По дороге из Биркенау. Тысячи евреев, каждый со своей историей, каждый – свидетель. Он предлагал ликвидировать все население лагеря до эвакуации. Нет, сказали ему. Рабочая сила остро необходима рейху. Рабочая сила? Да большинство евреев, которые на его глазах уходили из Биркенау, с трудом могли идти, не говоря уже о том, чтобы работать киркой или лопатой. Они не годились для работы, – их можно было лишь уничтожить, и он сам убил нескольких. Почему – ради всего святого – ему велели очистить рвы, а потом разрешили тысячам свидетелей выйти из такого места, как Биркенау?
Усилием воли он открыл глаза и посмотрел в окно. Они ехали по берегу реки, близ границы с Украиной. Он знал эту реку – реку пепла, реку костей. И он подумал, сколько сотен тысяч лежит там, превратившись в ил на дне Буга.
Сотрясенная страхом деревня – Уруск. Радек подумал о Петере. Петер предупреждал его, что такое может случиться. «Если когда-либо возникнет угроза, что я стану канцлером, – сказал тогда Петер, – кто-нибудь непременно попытается разоблачить нас». Радек знал, что Петер был прав, но он также считал, что сумеет справиться с любой угрозой. Он ошибся, и теперь его сын стоял перед невообразимым унижением на выборах – и все из-за него. Такое было впечатление, точно евреи подвели Петера к краю рва, полного мертвецов, и приставили револьвер к его голове. И Радек подумал, нет ли у него возможности помешать им спустить курок, не сумеет ли он договориться еще об одной сделке, организовать свой последний побег.
«А этот еврей, что смотрит на меня сейчас такими ничего не прощающими зелеными глазами? Чего он ожидает от меня? Извинения? Чтобы я сломался и зарыдал и принялся изрыгать сентиментальности? Этот еврей не понимает, что я не чувствую вины за то, что совершил. Меня вели рука Господа и учение моей Церкви. Разве священники не говорили нам, что евреи убили Бога? Разве святой отец и его кардиналы не молчали, хотя прекрасно знали, что мы творили на Востоке? Этот еврей ожидает, что я теперь вдруг публично покаюсь и скажу, что все это было ужасной ошибкой? И почему он на меня так смотрит?» Они были ему знакомы, эти глаза. Он где-то видел их раньше. Возможно, ему так кажется из-за лекарств, которые они дали ему. Он ни в чем не был уверен. Не был даже уверен, что жив. Возможно, он уже умер. Возможно, это его душа едет по берегу Буга. Возможно, он уже в аду.
Еще одна деревня – Вола Уруска. Радек знал, что следующая деревня – Собибор…
Он закрыл глаза, и занавес бархатом обволок его. Время – весна 1942 года, он едет из Киева по Житомирской дороге вместе с командиром айнзатцгруппен. Они едут инспектировать овраг, в связи с которым возникли проблемы безопасности, место, которое украинцы называют Бабьим Яром. К тому времени, когда они приехали, солнце уже клонилось к горизонту и наступили сумерки. Однако света достаточно, чтобы видеть странное явление на дне оврага. Земля колышется, словно эпилептик. Из конвульсирующей почвы в воздух вырывается газ вместе с гейзерами вонючей жидкости. А запах! Иисусе, какой запах. Радек сейчас почувствовал его.
«Когда это началось?»
«Вскоре после того, как кончилась зима. Земля оттаяла, и трупы оттаяли. Они быстро стали разлагаться».
«Сколько их там?»
«Тридцать три тысячи евреев, несколько цыган и советских заключенных для ровного счета».
«Оцепите весь овраг. Мы возьмемся за него, как только сможем, но в данный момент приоритет у других мест».
«Каких других мест?»
«Мест, про которые вы никогда не слышали: Биркенау, Бельзен, Собибор, Треблинка. Здесь работа завершена. А в тех, других, местах ожидаются новые поступления».