Убогая
Шрифт:
Что-то стало колоть ему в висок, и обернувшись, Иван увидел гневный, непоколебимый взгляд Ани. Она все поняла: он назвал ее нищенкой. Больше всего Аня ненавидела, когда ее трогали за социальное положение, то есть напоминали, что она из семьи не вполне неблагополучной: из семьи бедной. Впрочем, она и не считала, что живет в какой-то семье и понятие это для нее было чуждо. А еще Воскресенская терпеть не могла, когда ее называют убогой – тогда уж она не в силах себя сдержать. То, что эта тройка сверстниц болтают о ней за спиной все что угодно, Аня и без того знала, как и знала, что сам Федоров не мало чего говорит, особенно если он считает, что это каким-то образом подыгрывает
– Может заткнешься, умник твердолобый, – проскрежетала она.
Послышался голос поднявшейся с места учительницы:
– Ой, Воскресенская, совсем забыла. Тебя Ирина Васильевна вызывает. Иди сейчас к директору.
Стащив с парты учебник и тетрадь по географии, Аня бросила их в сумку, и встав, закинула ее на левое плечо. В это время учительница начала писать на доске. Под пару негромких смешков Воскресенская не спеша покинула кабинет.
В школе всегда найдется несколько пустующих кабинетов, где можно переждать урок, на который пришел не подготовленным, либо с невыполненным домашним заданием, чем некоторые ученики и пользовалось. Но не Аня: если она прогуливает, то уходит не возвращаясь. В редких случаях она пользовалась пустыми кабинетами – в таких, как например этот: оставить на время сумку на стуле последней парты, на всякий случай задвинув, чтобы не было видно, либо положив в шкаф, если таковой стоит в кабинете, и пойти к директору, по мере возможного не задерживаясь у нее.
3
Ирина Васильевна – женщина довольно жесткого характера. Как все управленцы с немалым стажем, она хорошо дисциплинирована и выдержана на эмоции, что со стороны смотрится чрезмерно хладнокровно. При всей своей видимой сдержанности, требуемом занимаемой должности, Ирина Васильевна – мать троих детей – женщина переживающая и довольно болезненно реагирующая на всякого рода происшествия, хотя, опять таки, со стороны это было незаметно. Точно также невозможно было уловить ни единого дрогнувшего мускула на лице Ирины Васильевны, когда ей жаловались на учеников, будь то неуспеваемость, неряшливость, опоздания и тому подобное, что тем не менее не отражало действительности ее внутренних переживаний.
В ее небольшом кабинете всегда был порядок: только все необходимое, нужное для работы и больше ничего. От этого маленькое помещение, которое служило кабинетом Ирине Васильевне, казалось уютным и даже просторным, но в тот же время создавало впечатление дисциплины и какой-то уставной, прописанной в деталях жизни.
Словно у чиновника, на стене за спиной висел портрет действующего президента, а также герб – золотого цвета двуглавый орел на красном щите; справа полутораметровый бело-сине-красный флаг на напольном флагштоке. Ирина Васильевна была убеждена, что школа должна быть кузницей не только будущего образованного, воспитанного, придерживающегося моральных и этических ценностей человека, но и личности, которая почтительно относится к своему государству и его истории.
Подойдя к кабинету, Аня, не стучась, дернула ручку и толкнула дверь от себя. Не глядя на Ирину Васильевну, она прошла до стула напротив стола директора и молча села, повернув голову к окну, за которым над голыми изогнутыми ветвями дерева нависло тяжелое, неподвижное свинцовое небо.
– Анна, ну сколько раз можно повторять, – напустила Ирина Васильевна возмутительный тон, – прежде стучатся, а потом заходят.
Ирина Васильевна взяла с секунду молчания. Она поняла, что слова ею сказанные, не только прозвучали как откровенная формальность – они таковыми и были. Сколько раз она уже говорила это упертой Воскресенской! Ирина Васильевна сбилась со счета, сколько попыток
Разговоры с Дарьей Николаевной – мамой Ани – ничего не дали. Та лишь пожимала плечами и признавалась, что да, ребенок у нее не простой, со сложным характером, но это пройдет: как ни как каждый подросток переживает взросление по своему, а у Ани, может быть, этот процесс немного тяжелее. Дарья Николаевна с первого же разговора не понравилась Ирине Васильевне: слишком она мягка с дочерью; похоже, попускает ей много лишнего, да и сколько можно ссылаться на подростковый возраст и тем искать повод, чтобы не заниматься ребенком?
Не совсем правильное мнение сложилось у Ирины Васильевны о матери Ани, но она по крайней мере не собиралась сидеть и наблюдать как Воскресенская растет чуть ли не беспризорницей, без малейших понятий о должном поведении в обществе. В средствах директор себя не стесняла никогда, какими бы они жесткими не были, тем более, если по ее мнению это должно принести пользу. Зашла она сразу с двух сторон, принявшись одновременно за маму с дочкой. Дабы Дарья Николаевна призадумалась, что дочерью надо заниматься – уделять ребенку чем можно больше внимания, тем более когда Аня растет без отца, Ирина Васильевна обратилась в органы опеки и попечительства, после чего два раза в месяц к Воскресенским стала приходить инспектор Лисенко. Это стало для Дарьи Николаевны унизительным испытанием, но не менее оскорбленной чувствовала себя сама Аня. Хоть бы трижды вселенная вывернулась на изнанку, а звезды поменялись местами с пылью, не простит Аня этого Ирине Васильевне никогда.
Более того – для Ани стало обязательным посещение школьного психолога раз в неделю по пятницам после занятий. Но в этом обстоятельстве, если вселенная все же решит вывернуться наизнанку, то так и быть, Воскресенская простит директора, потому как хотя по-началу она и бегала назначенных ей приемов у психолога, в итоге Ане самой это стало по душе.
– Думаешь, когда ты потом устроишься работать, твое начальство будет это терпеть? Нет, Анна, тебе надо научиться вести себя как все приличные люди. Ты меня слышишь? – продолжила директор.
– Приличные люди, – хмурясь протянула Аня. – У людей, похоже, только приличие и осталось.
– Что ты имеешь ввиду? – всматривалась она в ученицу.
– Да вот, даже ваша Лисенко, – смотрела Аня в окно. – Все у нее по-приличию. Такая вся из себя доброжелательная, ходит, улыбается, слова вежливые подбирает, а ведь слышно, что каждый ее вопрос со злобой. Только и хочет, чтобы как-нибудь унизить, – сказала Аня и шепотом выругалась. – Наверное, свою пустую жизнь этим заполняет.
Ирина Васильевна смотрела на Аню внимательно, немного округлив глаза.
– Лисенко, это кто?
– Из опеки, которую вы натравили на меня. Ее муж шесть лет назад бросил, а с детьми она не общается. И мне кажется, дело не в них. Хотя… Как там? Яблоко от дерева, или что? В этом дряном городишке все про всех известно.
– Мда, Анна.., – задумчиво обронила Ирина Васильевна. – Никто на тебя никого не натравлял, – собралась она. – Не придумывай. Не мне тебе говорить, что вы живете.., скромно. Все это меры предосторожности. На всякий случай.
– На всякий случай, тогда уж я скажу, – вспылила Аня обернувшись к директору, – хватит мне этим тыкать в рожу. Задолбали! – и шепотом добавила: «уроды».