Убрать слепого
Шрифт:
Вторым после Бати здесь был, несомненно, Рубероид. Сын лимитчицы с АЗЛК и студента из Ганы, он был талантливым самоучкой. В школу КГБ его, конечно, никто не принял бы, да он и не пытался туда поступать. Во время московской Олимпиады в восьмидесятом году какая-то светлая голова из Комитета додумалась привлечь чернокожего недоросля к наблюдению за постояльцами олимпийской деревни. Одуревший от безделья и отсутствия перспектив молодой человек с русским именем Володя охотно пошел на сотрудничество с органами и проявил себя на этом поприще настолько хорошо, что принес своему куратору кучу благодарностей в послужной список и был, в свою очередь, обласкан и привлечен к дальнейшей работе. Постепенно задания усложнялись, и в один прекрасный день куратор обучил Володю, уже тогда получившего кличку Рубероид, приемам обращения с пистолетом.
Это была уже настоящая работа,
В один прекрасный день, однако, Володя-Рубероид, не поделив чего-то со своим куратором, решил посмотреть, что у того внутри, и удовлетворил свое любопытство с помощью все того же «вальтера». Ничего неожиданного внутри у капитана ФСБ Зайцева не оказалось. Огорченный Рубероид подался в бега, был изловлен – попробуйте-ка лечь на дно в российской глубинке с таким цветом лица! – допрошен с пристрастием и, выздоровев после этого допроса, зачислен в отряд майора Сердюка. Короче говоря, это был обыкновенный подонок, которому нравилось убивать из любви к искусству. Пистолетом он владел прекрасно и был хитер, как черно-бурый лис.
Все остальные – Сверчок, Костя-Ботало, молчаливый старлей Толик по кличке Молоток, Шалтай-Болтай с фигурой, как у несгораемого шкафа, весь какой-то разболтанный, словно скрепленный проволочками скелет, говоривший с блатным пришепетыванием Сапер, – были простыми нажимателями курков. С ними проблем не предвиделось, так же как и с тем лопухом, которого завалил из древней двустволки журналист Зернов. Этого убиенного, как удалось выяснить Глебу, звали Дятлом. «Что ж, – подумал по этому поводу Сиверов, – дятел – он и есть дятел.» Перезнакомившись с новыми коллегами, Глеб, следуя общему примеру, взял из стоявшего под столом распотрошенного ящика замасленную банку тушенки, вскрыл ее протянутым кем-то штык-ножом и стал прямо с лезвия есть смешанное с тонкими пластинками застывшего жира мясо, с хрустом заедая его черным армейским сухарем и внимательно слушая Батю, с набитым ртом излагающего план предстоящей операции.
Старательно пережевывая волокнистое, чересчур соленое мясо, Глеб поймал себя на странном ощущении. Он сосредоточился, придирчиво инспектируя себя изнутри, и с удивлением убедился в том, что им владеет блаженное чувство покоя, словно после долгого, полного невзгод и опасностей пути он, наконец-то, вернулся домой.
Глава 9
Генерала Потапчука не оставляло неприятное чувство раздвоенности. Хуже всего было то, что в последнее время это странное чувство появлялось у него все чаще: с каждым прожить™ днем генерал видел все меньше смысла в том, чем ему приходилось заниматься. Вокруг творилась настоящая вакханалия, огромную страну разворовывали прямо на глазах, крупные акулы вели глухую, подспудную, но от этого не менее ожесточенную борьбу за сферы влияния, с серьезными лицами излагая абсурдные планы вывода страны из кризиса, в то время как миллионы долларов непрерывным потоком текли на их номерные счета в швейцарских банках; уровнем ниже остервенело грызлись хищники поменьше, подхватывая то, что ненароком вываливалось из пастей вышестоящих.
А вываливалось, между прочим, вполне достаточно для безбедного существования. У шакалов тоже были свои номерные счета и далеко идущие планы, так что шерсть летела во все стороны, а лязг зубов временами заглушал сводки новостей. Дикторы, читавшие эти сводки, в последнее время начисто перестали улыбаться, словно им запретили это в приказном порядке.
На этом фоне деятельность генерала Потапчука стала, сильно напоминать попытки удержать воду в решете: все расползалось и утекало между пальцев, вызывая глухое раздражение. Генерал давно забросил далеко идущие проекты и внутриведомственные игры, к которым и в лучшие времена не питал особенной склонности, сосредоточив все свои усилия на том, чтобы удерживать оборону на вверенном ему участке фронта. Пока это удавалось, но генерал знал, что долго так продолжаться не может: в конце концов, среди его подчиненных не было ни одного умственно неполноценного, а вокруг так и мелькали бешеные деньги, только и ждавшие, чтобы кто-нибудь подставил карман, Федор Филиппович побарабанил пальцами по краю стола, задумчиво
Он включил радио и тут же выключил – передавали новости, и, конечно же, где-то опять упал самолет. Генерал давно заметил странную цикличность подобных происшествий: за месяц до наступления нового года самолеты обычно начинали сыпаться с неба дождем, особенно перегруженные до последнего предела чартерники.
«Старею я, что ли, – подумал Потапчук. – Что-то мне не по себе.»
Генерал слегка лукавил перед самим собой: он прекрасно знал, что послужило причиной дурного настроения, не оставлявшего его уже целую неделю Федору Филипповичу очень не понравилось, как вел себя Глеб Сиверов во время их последней встречи То, как он двигался, как смотрел, говорил, и в особенности то, как он молчал, вселяло в душу генерала неясные подозрения. Похоже было на то, что Слепой становится неуправляемым.
Управлять им, насколько помнил генерал, всегда было непросто. Сиверов с самого начала построил свои отношения с генералом, единолично представлявшим для него ФСБ, таким образом, что выбор всегда оставался за ним. Слепой никогда не брался за задания, казавшиеся ему сомнительными, и Потапчук, зная о странной щепетильности своего агента, старался ему подобных заданий не предлагать. Для выполнения по-настоящему грязной работы в обширном штате ФСБ всегда находились добровольцы-энтузиасты, зачастую и не подозревавшие, что именно они делают и по чьей инициативе. Сиверов же относился к элите, и его переборчивость с лихвой искупалась тем, что ему можно было поручить работу любой степени сложности и после этого спать спокойно, твердо зная, что задание будет выполнено.
«А ведь, пожалуй, именно переборчивость Сиверова является его наиболее привлекательным с профессиональной точки зрения качеством, – подумал вдруг генерал. – Приятно сознавать, что на тебя работает не тупой робот-убийца, а интеллектуал, наделенный, к тому же, совестью и даже, черт подери, патриотизмом… Хотя уж кто-кто, а Слепой имеет для патриотизма гораздо меньше оснований, чем многие из этих горлопанов, готовых мочиться на государственный флаг, кабы не мороз».
Но теперь Слепой стал другим – генерал видел это по выражению глаз и ставшим нарочито замедленными движениям рук, словно Сиверов старательно сдерживал какое-то огромное внутреннее напряжение. Потапчуку были знакомы эти приметы – в конце концов, Глеб был не первым агентом, работавшим на генерала. Все они рано или поздно ломались, не выдержав напряжения. Слепой был, пожалуй, самым сильным из всех, с кем генералу приходилось иметь дело, но в одночасье рухнувшая личная жизнь могла похоронить под обломками кого угодно.
Потапчук не раз осторожно выражал Глебу свои сомнения в целесообразности создания семьи – при такой профессии, как у него, даже сколько-нибудь долговременная связь с женщиной, пусть и не освященная, так сказать, брачными узами, неизбежно становилась ахиллесовой пятой. То, что произошло, как ни мерзко это звучало, должно было стать для Сиверова хорошим уроком или сломать ему хребет.
«Если он это переживет, – подумал генерал, – цены ему не будет.» Впрочем, похоже было на то, что Слепой идет на поправку. То, с каким энтузиазмом он ухватился за дело «вольных стрелков», генерал счел добрым знаком. Конечно, Слепой сильно изменился за эти дни – стал жестче, грубее, надев на себя спасительную броню всепобеждающего цинизма, но иначе и быть не могло. Человека пожиже смерть ребенка и разрыв с любимой женщиной попросту смели бы с лица земли, превратив в сгусток воющей протоплазмы, плавающий в алкоголе. Судя по слабому, но легко уловимому душку, витавшему в мансарде во время последнего визита генерала, Слепой тоже прошел через эту стадию, но теперь она, похоже, была позади. Это было хорошо, но сосущее чувство неуверенности не проходило: каменная стена безграничного доверия, которое испытывал генерал Потапчук к своему агенту, дала трещину.
Генерал протяжно вздохнул и взялся за трубку телефона: следовало обеспечить Слепому прикрытие и принять меры к тому, чтобы отряд «Святой Георгий», который в ближайшее время должен был начать таять, как кусок рафинада, опущенный в крутой кипяток, не получал пополнения. Сделать это было непросто, но это было реальное дело, в необходимости которого генерал Потапчук был убежден на сто процентов, и потому с предстоящими трудностями приходилось мириться. Генерал был уверен, что справится.
Главное, чтобы справился Слепой.