Учебные часы
Шрифт:
Я улыбаюсь ее энтузиазму и примеряю поролоновый палец, помахав им перед тем, как положить на пол перед собой.
Бабочки в моем животе умножаются на сотни, когда огни на стадионе внезапно мерцают и становятся темно. Наш талисман Айовы появляется на гигантском экране, и единственный прожектор появляется в центре огромной, деревянной площадки, который был преобразован в борцовский стадион.
Свет сияет над центральном матом, когда гремит баритон вещателя. Марширующий оркестр начинает бойцовскую песню, и приветственные
— Это безумие! — кричу я Эллисон, искренне удивленная.
Количество людей, заполняющих места, невероятно; трибуны теряются в море черного и желтого. Развеваются знамена, вывески и флаги. Сквозь блестящую древесину рукописный плакат гласит: «Зик Дэниелс! Я хочу сделать с тобой детей», ещё один золотым блеском сверкает: «Оззи, номер 4», а другой рядом умоляет: «Оз Озборн, ПРИГВОЗДИ нас своим большим Ч***! МЫ ЗАМУТИМ ТРОЙНИЧОК!»
Я съеживаюсь от этого.
Один за другим объявляются борцы из команды гостей, и произносится их статистика, они выбегают из раздевалки и приветствуют зрителей. Бегут по периметру. Опускаются на пол и отжимаются.
Снимают свои тренировочные костюмы.
И Святой Иисус…
— Дорогой. Господь. Можно увидеть все, — вопит Эллисон, чтобы перекричать музыкантов, когда они начинают петь, чтобы зажечь толпу, в то время как наши чирлидеры крутят свои блестящие желтые помпоны и… подождите.
— С каких это пор в борьбе появились чирлидеры? Что это? — Я кричу своей соседке по комнате.
— О, все в порядке, — громко смеется она. — Ты не очень-то увлекаешься спортом, да?
Я качаю головой.
Чрезмерно усердная толпа вокруг нас приходит в неистовство, когда вспыхивают стробоскопические огни, лица нашей команды появляются на гигантских экранах табло и экранах высоко над нашими головами. Сначала выбегает какой-то парень по имени Рекс Гандерсон. Другой по имениДжонатан Пауэлл. Монаган. Льюис. Фэрчайлд. Питтуэлл. Бауэр. Родригес. Эберт. Шульц.
Этот гигантский придурок Зик Дэниелс.
Себастьян Осборн выходит последним—каждый мужественный, мускулистый дюйм его тела. Добравшись до центра, он подпрыгивает на месте, с ног до головы закутанный в черный спортивный костюм, на спине которого жирным желтым шрифтом выведена его фамилия.
Я потрясенно смотрю, как он расстегивает куртку и снимает ее с плеч. Ремни его тесного костюма еще не натянуты на его четко очерченные грудные мышцы; скорее, они свисают по бокам. Он обнажен до пояса, наколка на рукаве развевается, когда он разогревается с командой. Кожа уже влажная от пота, он воплощение непоколебимости, непреклонности, сексуальности…
— Милостивый. Младенец. Иисус!— кричит Эллисон, пихая меня локтем в бок так сильно, что чувствуется укол боли. Она протягивает руки, широко расставленные, умоляющие. — Почему я никогда не уделяла больше
— Суперпотрясающе? — дразню я.
— Нет. Лучше. Это величественно. Это восьмое чудо сумасшедшего света— вот что это за дерьмо.— Она бросает на меня взгляд. — Будет странно, если я сфотографирую для своего банка секс-фантазий?
— У девушек такие есть? — Я отказываюсь произносить слова "секс" и "банк" одновременно.
— У этой девушки есть. Господи, Боже, Джеймс. Посмотри на все эти обтянутые члены в этой комнате.— Она прикрывает рот. — Дерьмо, прости. Я просто... Просто можешь увидеть буквально все. Я имею в виду, что парень из Висконсина выглядит так, как будто он запихал целый баклажан в свой…
— Я прекрасно понимаю.
Но спасибо, что упомянула об этом.
Эллисон многозначительно смотрит через комнату на женщин-болельщиц в студенческой секции. С их непристойными знаками и скудными нарядами их цели очевидны для всех, у кого есть набор функционирующих оптических чувств.
Моя соседка констатирует очевидное взмахом волос.
— Ты же на самом деле не думаешь, что они здесь для того, чтобы смотреть борьбу, не так ли? Сучки.
— Напомни мне еще раз, зачем я тебя привела?
— Потому что после этой встречи тебе придется проталкиваться через толпу шлюшек, чтобы должным образом поздравить своего милого с его п-о-б-е-д-о-й, и я собираюсь помочь тебе сделать это.
Шлюшек?
Я давлюсь водой, которую пью.
— В этом сложносочиненном предложении было так много ошибок.
— Ш-ш-ш, они начинают.— Эллисон подпрыгивает. — О, блин, у меня будет миллион фотографий в моей истории Snap. Все будут такими горячими.
Я закатываю глаза, но мое лицо озаряется улыбкой.
— Что бы ты ни делала, не отмечай меня на них. Я не шучу на этот раз Эллисон, те фотографии, которые ты опубликовала в Instagram на прошлой неделе, не были смешными.
Она делает селфи и бросает на меня косой взгляд.
— Но на тебе было пуховое пальто.
— И?
– Было сорок пять градусов22!
— Некоторые люди мерзнут, Эллисон.
— Перестань обижаться, его почти никто не видел.
Глубокий вдох, Джеймс.
— Эллисон, — спокойно рассуждаю я с ней. — Двести шестьдесят семь человек лайкнули это.
Она игнорирует мое раздражение легкомысленным: — Ты собираешься смотреть на своего борца или начать ссору?
Черт возьми, она права. С негодованием я возвращаю свое внимание к происходящему, к студентам-атлетам перед нами. Двое молодых людей сцепились на центральном мате, в то время как их тренеры зависают на уровне пола, пригибаясь и выкрикивая указания. Судьи лежат плашмя на матах, широко раскинув руки, чтобы ловить каждое движение, приготовившись свистеть для любого очка или шрафных.