Ученье – свет, а не захочешь светить – заставим
Шрифт:
Парочка прогулочным шагом зашагала по дорожке. Мальчик впереди, мужчина следом. Сашин провожатый по-воровски оглянулся, осматривая двор за воротами. Затем тем же манером просканировал окна дома, выходящие в сад, и, никого не приметив, суетливо достал из кармана шкалик зелёного стекла. Вывернув тугую пробку, он по-быстрому влил в себя несколько больших глотков содержимого стеклопосуды. Довольно рыкнул, заталкивая пробку обратно. Смачно занюхал выпитое рукавом. Одновременно другой рукой пряча бутылку обратно в карман.
— Алкаш, — презрительно выдала Вера.
— Алкаш не алкаш, — парировал
— А это кто? — с недоумением влезла в их диалог Танечка, провожая выпивоху неодобрительным взглядом.
— Как? Не признали? — наигранно удивился экскурсовод с таким видом, что этого мужика просто все были обязаны знать в лицо, как отца родного.
— Похоже, это Никитка, — сообразил Дима, — дядька-воспитатель. Зять Арины Родионовны.
— Правильно, — отчего-то повеселев, подтвердил Саша-лицеист, — Козлов Никита Тимофеевич. Одна тысяча семьсот семьдесят восьмого года рождения.
Но развить описание его биографии не дал Саша-маленький. Мальчик резко остановился, развернулся и потребовал, притом по-русски, но с сильным акцентом:
— Никита. Давай.
— Барин, — замялся щуплый мужичок-выпивоха, вновь по-воровски оглядываясь. — Коли кто прознает, запорют меня до смерти. Пожалейте Никитку, барин.
— Я могила. Слово даю. Ты обещал, — заканючил пацан.
— Хорошо, — сдался дядька. — Ну вот. Заходит, к примеру, купец на склад. А работники переусердствовали в укладке штабеля. Ну он и давай крыть их по матери.
Дальнейшая тирада горе-воспитателя повергла исследователей в самый натуральный культурный шок. Никитка, используя единственное матерное слово из трёх всем хорошо известных букв, загнул такой длинный монолог, что лично Дима аж дышать перестал.
Получилось что-то вроде: «Зачем так много наделали, нехорошие вы люди? Разделывайте всё обратно, никудышные работники. Да я вас всех своей дубиной по вашим башкам, заточенным под эту дубину, отделаю. Отобью, оторву к собачьим причиндалам» и так далее.
Саша-маленький заливался хохотом, впокатку держась за живот. Вера резко покраснела и, когда Никитка закончил спич, медленно, подобно контуженной, заткнула уши пальчиками. Хотя почему «подобно»? Она и была морально контуженной.
Танечка, задыхаясь от возмущения, не удержала себя в руках и с воплем: «Ты чему ребёнка учишь, сволочь?» — попыталась влепить Никитке пощёчину. Ладонь, не встретив сопротивления, пролетела насквозь, и поборницу морали по инерции развернуло. Она, чуть не упав, пролетела сквозь веселящегося ребёнка, едва удержав равновесие.
Только Дима, быстро придя в себя от столь скабрёзной неожиданности, ехидно улыбнулся, почёсывая стриженый затылок, и протянул:
— Да. Хороший у тебя, Саша, учитель по простонародно-русскому был. Ничего не скажешь. Даже заслушался. Теперь понятно, откуда у тебя в лицее появилась склонность к похабным стишкам.
Прибывая в культурном шоке, девочки ничего не успели сделать. Ни возмутиться. Ни сформировать официальный протест и предъявить его
Может быть, они бы на пару и Диму отлупили бы за его одобрительную речь, но искусственный Разум остановил трансляцию на переходе клипов. Образовалась сюрреалистичная 3D-среда наложения одной картинки на другую, которая отвлекла на себя внимание абитуриентов. И, несмотря на отсутствие запроса, всё-таки выдал информацию о дядьке, резко поменявшую негативное восприятие воспитателя.
— Никита Тимофеевич был поэтом-самоучкой. Баловался разным сочинительством. В том числе и скабрёзным. Но написал и ряд крупных вещей в стиле что-то между сказкой и балладой. Кстати, три его рукописные баллады мама Саши, Надежда Осиповна, хранила у себя всю свою жизнь. В отличие от всех пушкинистов, изучающих его творчество, Надежда Осиповна именно Никиту считала тем человеком, который сделал из её сына поэта. По крайней мере, поэта-хулигана на первых порах точно. Да. Никитка обучил мальчика сквернословить. Но именно на примерах формирования матерных загибов маленький Пушкин в совершенстве освоил такую сложную для иностранцев процедуру русского языка, как словообразование. Когда одно простое слово с помощью всевозможных приставок, суффиксов, префиксов, окончаний начинает играть, как драгоценный камень, разными гранями, иногда напрочь меняя значение.
— А если учесть, что Саша до этого практически не знал языка, то есть, по сути, был иностранец, — влез в паузу экскурсовода Дима, — то значение Никитки в становлении русского поэта даже сложно переоценить.
— Вас послушать, — негодующе вмешалась Танечка, — так мат — это вершина русской словесности.
— Ну в какой-то степени да, — не согласился с ней Дима. — Я как-то в интернете видел толковый словарь русского мата. Так этот фолиант был вот такой толщины.
И молодой человек указал пальцами размер спичечного коробка, как это обычно делают девочки для оскорбления мальчиков.
— А если учесть, что в основе этого увесистого тома лежат только три слова, то поневоле начнёшь гордиться фантастической гибкостью русского языка.
На этом дискуссия как-то резко закончилась. Все задумались. А тут ещё и Саша-лицеист без спроса запустил трансляцию дальше.
Последовавшие один за другим клипы, длившиеся считанные секунды, были посвящены одному и тому же — беспрестанному сочинительству в любое время, в любом месте, при любых обстоятельствах. Причём клипы пробежали от маленького Саши до взрослого Александра Сергеевича. Их было, наверное, штук десять.
По окончании нарезки сложилось впечатление, что Пушкин сочинял двадцать четыре часа в сутки, наплевав на условия, в которых находился. И, кроме стихов, судя по представленной информации, его больше ничего в жизни не интересовало. На этом закончился и весь блок с талантом поэта, оставив исследователей в неком недоумении.
Стартовый клип с потеряшкой Дима остановил сразу, как только понял, что всё началось сначала. Огляделся, обдумывая только что увиденное. И ему в голову пришла замечательная, как он посчитал, идея: прогуляться по Москве на рубеже конца восемнадцатого — начала девятнадцатого века. Любопытно же.