Учение дона Хуана (перевод Останина и Пахомова)
Шрифт:
В отличие от «союзника» Мескалито, этот «пейотный дух» скорее относится к миру мистики, чем магии. Он непредсказуем, неуловим. Его не вызовешь заклинаниями, угрозами и посулами. Хотя его появление связано с особым психоделическим «измененным» состоянием сознания, нельзя предвидеть, в каком виде он появится. Ему сложно понравиться, но, если это происходит, Мескалито щедро делится своей поддержкой. Так, он может даровать «тейотную песнь», коте-рая защитит в минуты опасности. Он подсказывает важные знания, с его помощью воин ближе подходит к пространству свободы. Но прежде всего Мескалито показывает, как правильно жить. Поскольку «правильная жизнь» зависит от обретения видения, Мескалито становится «гидом» на пути к истине видения. В последующих книгах этот персонаж упоминается все реже и реже, пока наконец в «Колесе времени» его не отнесут небрежно к «псевдошаманскому вздору», необходимому в первые годы обучения Карлоса. Тем не менее в начальных книгах отношение к этому «духу» вполне серьезное, почти благоговейное.
Помимо эффекта снятия экзистенциальной напряженности видение выполняет и полезную социальную роль. С одной стороны, видящий — все-таки человек, и человек активного действия. С другой стороны, внешняя логика видения не располагает к активным поступкам: стоит ли вообще двигаться с места, если все едино, все равно?! Ловушки «трансцендентальной лени» помогает избежать вводимое Кастанедой понятие «контролируемая глупость». Исходным пунктом этого понятия является признание того, что все люди глупы. Сама смертная их природа препятствует им воспринимать более глубокие слои реальности. Иначе говоря, глупость — ситуация положения человека-в-мире, а не просто психологическое состояние, которое можно исправить приобщением к некоей «умной» информации. Глупость не зависит от качества образованности и воспитания. От глупости невозможно скрыться: единственное, что мы можем делать, — это лишь переходить от одной глупости к другой. Однако воин может осознавать свою глупость, как он осознает все прочее, контролировать ее. По большому счету путь воина ничем не лучше пути обычного человека; лишь качество осознанности и стра-тегичности отличает его. Путь воина оказывается «контролируемой глупостью»: воин может жить, может умереть — ничто не имеет для него глобального значения; однако, что бы он ни избрал, он это уже не отбросит. Самый факт выбора воином какого-то одного варианта пути среди прочих говорит о том, что он добровольно, зная о конечной бессмысленности этого, принимает решение следовать своему выбору во что бы то ни стало. Пусть это не имеет значения, он выбрал, и это будет. Термин «контролируемая глупость» хорош также и как хитрая уловка, она применяется для того, чтобы ученик, вступающий на путь, не очень много мнил о себе, ведь в этом случае он ничем бы существенно не отличался от обычных глупцов, которые слишком серьезно относятся к собственному суетливому бытию в этом мире.
По поводу этого бытия люди ведут непрерывный «внутренний разговор». Даже когда мы находимся одни, без друзей и родных, нечто в нас продолжает пережевывать жвачку повседневных хлопот и занятий, нечто грезит, говорит, болтает. Человек вроде бы бодрствует, однако на самом деле состояние его сознания мало чем, в сущности, отличается от состояния сна. Именно это имел в виду другой наставник, имевший много общего с Кастанедой, Георгий Гурджиев, который считал, что человек на самом деле является «машиной». Человек не осознает того, что с ним происходит, не понимает себя и других. А все потому, что он «спит», ведет бесконечный «внутренний разговор». Этот «разговор» препятствует человеку увидеть, что мир не вписывается в привычные категориальные схемы, что он таинственен и непостижим. Познание, к которому стремится воин, предполагает «выключение» антропоморфных настроений с целью проявления мира во всей его полноте.
Мы никогда не сможем до конца понять, что такое мир: чем дальше идет воин по своей дороге «в Икстлан», тем шире и непостижимее он становится; но и те возможности, которые он открывает перед растущим сознанием, становятся тоже почти неограниченными. «Путь с сердцем, — объяснял Кастанеда Кейту Томпсону, — не есть дорога непрерывного самоанализа или мистического полета, это путь привлечения радостей и печалей мира. Этот мир, где каждый из нас связан на молекулярном уровне с любым другим удивительным и динамическим проявлением существования, — этот мир является охотничьим угодьем воина» [11] . Это очень примечательные слова. По существу, оказывается, что нет никакого «мира идей» в платоновском смысле слова, нет гностической Плеромы; да и Бога-Творца в принципе тоже нет. Не существует ничего вне этого мира. Этот мир, в котором мы живем и страдаем, познаем и радуемся, мир наших близких, дальних и врагов — он самодостаточен, он живой и сознательный, пугающий и непостижимый. А если мы даже на миг сходим с «полосы» человеческого восприятия в сторону, перед нами раскрывается невообразимая бездна иных пластов реальности. Кастанеда не рассуждает на космологические темы, но из контекста вполне очевидно, что мир им понимается как вечный и бесконечный. Здесь материя сама способна воспроизводиться и развиваться, и даже появление в более поздних книгах фигур, олицетворяющих высокие пороги бытия, скажем Орла, почти ничего не меняет в исходных установках автора. Мир у него не перестает быть материальным и насыщенным живой динамической энергетикой. Однако в этом мире материя плавно переходит в осознание, и наоборот. Можно сказать, что это недуальный мир, столь чтимый восточными мистиками, и особенно близка эта модель миру даосов — вечному миру, пронизанному потоками «силы» — ци, в котором нет жестких границ между добром и злом, прекрасным и безобразным, сном и бодрствованием, жизнью и смертью; в этом «даосском» мире дух и материя соотносятся, как вода и пар: дух есть лишь истонченное вещество, а вещество — сконденсированный дух.
11
Указ. соч. С. 35.
...Судьба книг Кастанеды в России похожа на судьбу других произведений такого же толка. Циркулируя с 70-х гг. в самиздатовских переводах, они с начала 90-х резко вышли на поверхность и мгновенно завоевали бешеный успех. Страна только что избавилась от идеологического диктата «классиков» и с жадностью ловила любое слово, повествующее о «путешествии в страну духа». «Слово» же Карлоса Кастанеды предлагало довольно стройный комплекс знания, внутренне логичный порядок объяснения мира и его преобразования в рамках индивидуального сознания. Вслед за появлением книг Кастанеды возникло множество групп его последователей, которые, пресытившись диктатом цивилизации, где-нибудь на лоне природы пытались отыскивать «места силы», заниматься «перепросмотром» и практиками тэнсёгрити. Ныне в любом нью-эйджевском магазинчике вы встретите объявления, приглашающие за определенную сумму посетить соответствующие семинары, на которых можно прибавить в «личной силе» или стереть некоторые неприятные черты «личной истории». Несмотря на то что сейчас центр «хуанизма» сместился на Украину, где с 1993 г . стараниями издательства «София» были опубликованы все. сочинения из «мира Кастанеды» и куда регулярно приезжают зарубежные авторитеты «силы», Россия продолжает оставаться влиятельным и развивающимся оплотом той картины мира, которая была описана в интересных и загадочных произведениях Карлоса Кастанеды.
Е. Торчинов, С. Пахомов
УЧЕНИЕ ДОНА ХУАНА:
Путь познания
индейцев племени яки
ПРЕДИСЛОВИЕ
Я изучал антропологию в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе и летом 1960 года совершил несколько поездок по юго-западу Соединенных Штатов, чтобы собрать сведения о целебных травах, используемых местными индейцами. Начало событий, которые я здесь описываю, связано с одной из поездок.
Ожидая автобус в пограничном городке, я беседовал с приятелем — моим проводником и помощником. Вдруг он наклонился ко мне и прошептал, что седовласый старик индеец, сидящий у окна, — большой знаток растений, особенно пейотля. Я тут же захотел с ним познакомиться.
Приятель издали приветствовал старика, подошел к нему и пожал руку. Они о чем-то заговорили, потом приятель жестом подозвал меня и тут же ушел, нимало не позаботившись о том, чтобы нас познакомить. Старика, впрочем, это ничуть не смутило. Я назвал свое имя, он сказал в ответ, что его зовут Хуаном и что он к моим услугам. По моему почину мы обменялись рукопожатием и на какое-то время замолчали. Молчание это было спокойное и естественное, без малейшей принужденности.
Смуглое лицо и шея дона Хуана были изрыты морщинами, что выдавало его преклонный возраст, но тело казалось на удивление стройным и подвижным. Я объяснил, что интересуюсь целебными травами, и, почти ничего не зная о пейотле, изобразил из себя крупного специалиста, дав понять, что пообщаться со мной ему будет полезно. Когда я кончил свою болтовню, дон Хуан медленно кивнул головой и посмотрел на меня, но ничего не ответил. Я отвел глаза в сторону; воцарилась гробовая тишина. Так прошло несколько минут. Наконец дон Хуан поднялся и выглянул в окно — подъехал его автобус. Он простился и вышел.
Я злился на себя за то, что молол всякую чепуху, в то время как его удивительные глаза, казалось, видели меня насквозь.
Вернулся приятель и попытался как-то утешить меня. Он объяснил, что старик обычно молчалив и необщителен; но избавиться от досады, вызванной этой встречей, было не так-то просто.
Я постарался разузнать, где живет дон Хуан, и впоследствии несколько раз посетил его, всякий раз безуспешно стараясь навести разговор на пейотль. В конце концов мы подружились, из-за чего мои научные исследования были заброшены или, вернее, приняли направление, очень далекое от первоначального.
Приятель, познакомивший меня с доном Хуаном, рассказал, что старик — индеец племени яки и родом он не из Аризоны, где мы встретились, а из мексиканского штата Сонора.
Сначала я видел в доне Хуане лишь полезного мне человека, который много знал о пейотле и отлично говорил по-испански. Но люди, среди которых он жил, считали, что дон Хуан обладает неким «тайным знанием», что он — «брухо». Испанское слово брухо переводится как «знахарь», «ведун», «колдун»
и означает человека, которому подвластны сверхъестественные, чаще всего злые, силы.