Учение гордых букашек
Шрифт:
— Хорошо, давай постоим, но что потом?
— Миру не помешает пара человек, что просто стоят и смотрят на воду.
Писарь вспомнил слова Рассалы, его беспокойство за Адена в последний день. С молодого рьяного рыжего главаря вода смыла все желания. Теперь Писарь тащил Адена за собой. Пока они спускались, руки Адена не цеплялись за трубы, он даже упал с высоты и вывихнул плечо. Боль-то лютая, но Аден только глянул и отвернулся вверх. Пришлось нести его почти весь обратный путь до швейной мастерской. Дома он сел в кресло, где недавно Писарь отдыхал от безумной авантюры с кораблем. Под белокаменными сводами собралась чуть не сотня бойцов, но все они поникли, когда увидели в каком расположении главарь.
— Уйдите от меня, все уйдите, — приказал Аден набухавшей в комнате толпе.
Дудочка
Для Беладора на этом все закончилось, кажется, он остановил волну, показал силу и милосердие, богачи останутся довольны двумя казнями, кузнецы — должной платой, корона спокойствием у себя под ногами. Кабинет принял своего героя, бумаги заждались, но все завтра. Завтра думать о разрушенном храме, о приказах, о мятежниках, а пока Кертис принес согретой коричной настойки, и оставил Беладора роскошном, правда, узковатом кресле. Командир думал о погибших стражниках, его сыновьях по воли долга. Он знал, он отомстит, и здесь все просто. Его люди понимали, что скачут через пожар, и Беладор шел среди них. Потому их смерти можно искупить справедливостью. Они умерли с честью, умерли хорошо. Что же сказать о тех двоих кузнецах? Беладор даже имен их не запомнил, но где-то в голове, в том месте, что не стирается временемони встали подле капитана китобоев, взялись за руки и никогда не уйдут. Эти кузнецы всего лишь наказали виновных, взяли то, что честно заработали. Сделали сами, когда Беладор не пришел на помощь. Он должен был, но не пришел.
Из бойницы было видно главную площадь. Одни фигурки поставили на колени другие. Беззвучно опустились сразу два топора. Ветерок принес чуть слышную радость толпы. Чаша с настойкой разлилась. Беладор развернулся. Перевернул стол. Лягнул с силой столешницу. Она не треснула. Тогда он докончил ее мечом. Растопыренной ладонью смел все, что висело на стенах. На шум вбежал Кертис. Беладор швырнул в него стул. Он попал в стену рядом. Кертис покойно опустил голову, поднял стул и уселся. Подбитый стул скрипнул, но выдержал.
— Не нужно меня успокаивать, — рявкнул Беладор.
— Я не собирался, — ответил Кертис. — Когда вас не было, я перебирал дорогие моему сердцу вещи, и нашел это.
Кертис вытащил изящную дудочку из ясеня.
— Помню, я слушал, как маленький Беладор поднимал весь дом этой маленькой штучкой. Конечно, вы теперь не порадуете старика, но так хотелось бы послушать.
— Зачем ты это хранишь?
— Потому что люблю. Добрые времена. К старости память из головы частенько утекает в вещи.
— Оставь меня, Кертис. Мне нужно отдохнуть.
Беладор сел и закрыл глаза. Кертис поднялся.
— Господин, знаю, вы справитесь со всем, но, — Кертис помедлил в дверях, — не губите душу ради службы.
Дитя мое милое слышишь меня
Понурые мятежники поплелись от Адена назад в общий зал. Там на подушках спал Рассала. Его рука перевязана, тряпицы на ожогах пропитаны зеленоватой мазью. Писарь из какой-то ребяческой пытливости отлепил край ткани. Под ним розовела новая кожа. За такое обращение местный лекарь выгнал Писаря вон, правда, напоследок пообещал отпустить Рассалу, когда тот проснется. Писарь бродил по полным комнатам, пытался найти, где приткнуться, но все чужое его отторгало. Грустные кучки людей понемногу пили вино. Они не нуждались в новом товарище, они горевали об ушедших. Погибших сегодня в стычках со стражей, затоптанных у здания гильдии, и отдавших жизнь много ранее за дело Адена. Бессилие главаря умертвило предвкушение победы. Сейчас бы время напряженному, искрящемуся затишью перед бурей, а вместо этого в сердцах пошел мелкий противный дождь. Все рушилось, люди вокруг шептались, задавали вопросы. Писарь жалел, что доверился Адену, злился на него, ведь тот знал, что болен, знал, что может подвести. Странный выбор сделали и мятежники. Избрать главарем калеку. Уже вечером, полный затаенного гнева Писарь вернулся к комнате Адена.
Настойчивый стук разбудил Адена, за дверью послышалась возня, потом тело глухо упало.
— Постучишь еще раз — отрежу руки. Пошел вон.
— Аден ты обещал мне корабль, а теперь заперся? Твои люди не знают что делать, они просто сидят и пьют.
— Писарь, ты один?
— Да.
— Заходи, если еще не насмотрелся на трупы.
Аден лежал на полу. Его бледные руки исхудали, на месте вывиха плечо посинело. Тело перестало бороться, умирало при живом человеке.
— Помоги мне, Писарь.
Писарь легко поднял главаря, на которого еще недавно смотрел снизу вверх. Волосы Адена сыпались от любого движения. Писарь положил больного обратно на кресло. Вскоре Аден тихо и мерно заговорил.
— Глаза сами закрываются, и не могу ничего делать. Такие дни приходят внезапно, без причины, и я смотрю в потолок, вожу глазами по углам, потом закрываю, — он хрипло закашлялся. — Вся моя жизнь игра света и тени, иногда я полон, несусь вперед, пытаясь наверстать упущенное, а потом холод. Слышу голоса моих людей, они заняты, спорят по мелочам, смеются, а я лежу здесь. Случается, приходят неожиданные вести, и я быстро верчу головой, отряхиваюсь от темной неги, и бегу, и я весел, и люди идут за мной. Но это маска, и сегодняшнее спокойствие тоже маска. Порой кажется, что у меня нет лица, нет меня настоящего, и потому все маски правдивы.
— У той маски, что я видел, была цель, а теперь ты лежишь тут, пока твои люди сопротивляются?
— Колесо катится, а я в центре.
— Но когда понадобится, ты его подтолкнешь?
Аден промолчал, только длинно посмотрел Писарю в глаза.
— Писарь, а ведь знаешь, ты тоже часть колеса.
— Нет, Аден, я не с вами, мы заключили сделку, помнишь?
— И все равно ты часть колеса, того большого колеса, его зовут Богом.
— Мне плевать на твои россказни, не проповедуй мне, пусть Геба катится и катит этот мир, куда Ей вздумается, а я пойду за Талли. И помни Аден, если тот день, что я потерял, изменит судьбу мальчика, я вернусь и убью тебя.
— Я подвел тебя, но поверь это не важно, есть много тех, кто лучше меня. Я часть этого прекрасного мира, такая маленькая, что ничего, если я оплошаю. Ты тоже не обязан вмешиваться, Писарь, ты можешь просто смотреть, как я. Скоро и меня не станет, останемся только мы.
Аден закрыл глаза. Писарь резко повернулся, собираясь уйти, но уперся в Рассалу. Рассала мягко вильнул и склонился над Аденом. Умелые руки моряка вправили плечо. Рассала принялся кормить Адена похлебкой. Он осторожно вливал в безразличные губы ложку, ждал глотка и черпал снова. Старик Рассала походил на сына, что ухаживает за больным отцом. Он накрыл ноги Адена шерстяным плащом, вынул у него из-за пазухи ключ и вернулся к Писарю. Они вышли.
— Тяжело ему, ничего, пара недель и отойдет.
— Рассала, я ухожу. Проведешь меня к тоннелю за город?
— Но почему? Аден ведь обещал тебе судно! А как все закончится, так я сам поведу корабль, хочешь? Я моряк опытный, соберем людей, догоним и отнимем твоего Талли.
— Чтобы достать корабль, нужно захватить город. Этого не выйдет. Кто вообще придумал, что черный флаг что-то изменит? Что за ритуал совершил Аден? Ты знаешь что делать? Знаешь, как захватить столицу?
— Нет, но… — Рассала указал на плиту в стене. — Если захочешь уйти, то вот твоя дверь, но Аден наверняка оставил указания. Ты не веришь ему, я понимаю, но хоть мне ты веришь?