Учение о цвете. Теория познания
Шрифт:
В числе этих счастливых обстоятельств греческой жизни нужно прежде всего назвать то, что людей пе сбивали с толку никакое внешнее влияпие, — благоприятная судьба, в новейшее время редко выпадающая иа долю ипдивидов и никогда — на долю народов; ибо даже совершенные образцы сбивают с толку, побуждая нас перескакивать через необходимые ступени развития, благодаря чему мы обыкновенно проходим мимо цели и впадаем в безграничное заблуждение.
Но, возвращаясь к сравнению искусства и на\кц, мы наткнемся на такую мысль: как в знании, так и в размышлении невозможно достигнуть цельности, потому что первому ие хватает внутренней связи, второму — внешних данных; в виду этого мы необходимо должны представлять себе науку как искусство, если мы ждем от нее какой — либо цельности. И последнюю мы не должны искать при этом в самом общем, в трансцендентном: нет, как искусство
Но чтобы приблизиться к осуществлению такого требования, не нужно было бы исключать из участия в научной деятельности ни одной человеческой способности. Дар прозрения, верное схватывание настоящего, математическая глубина, Физическая точность, глубина разума, острота рассудка, подвижная, рвущаяся вперед Фантазия, радостная любовь ко всему чувственному, — все это нужно для того, чтобы живо и плодотворно охватить данный момент, благодаря чему только и может возникнуть художественное произведение, каково бы ни было его содержание.
Бели этн нужные элементы и появляются часто в такой противоположности, а то и противоречии друг к другу, что даже самые выдающиеся умы, казалось — бы, пе могут надеяться на их соединение, то все же в человечестве, взятом как целое, они, очевидно, имеются на лицо и могут проявиться каждое мгновение, если только в это мгновение, когда они единственно и могли бы стать действенными, их не оттеснят предрассудки, упрямство отдельных обладателей, и как там ни зовутся все эти проходящие мимо, отпугивающие и убивающие отрицания, которыми все явление уничтожается в зародыше.
Быть может, это покажется смелым, по в настоящее время нужно сказать, что, пожалуй, ни у одной нации совокупность этих элементов пе лежит до такой степени наготове, как у немцев: хотя во всем, что относится к науке и искусству, мы живем в самой удивительной анархии, которая как будто все больше удаляет нас от всякой желанной цели; но все — таки эта самая анархия мало — по — малу должна будет ввести эту широту в некоторые рамки, привести нас из рассеяния к единению.
Никогда, быть может, не уединялись и не распылялись индивиды больше, чем и настоящее время. Каждый хочет представлять собою и развертывать из себя вселенную; но, страстно вбирая в себя природу, человек принуждеп брать вместе с ней и традицию — все то, что создано другими. Если он не делает этого сознательно, это навяжется ему бессознательпо; если оп не принимает чужих трудов открыто и добросовестпа, ему придется брать их тайно и бессовестно; если он ие признает их с благодарностью, их влияние будет выслежено у него другими: нужно только, чтобы свое и чужое, получепное непосредствсшю или косвенно из рук природы или от предшественников, он сумел дельно — обработать и ассимилировать значительной индивидуальности. А так как это происходит, быстро п напряженно, в одно время, то отсюда должно возникнуть едипогласие, то, что в искусстве называют стилем, и благодаря чему индивиды будут все теснее сплачиваться в правом и хорошем, а в силу этого и больше выдаваться, пользоваться более благоприятными условиями, чем при каррикатурпом стремлении удалиться друг от друга в своем диковинном своеобразии…
…Несмотря на мировое владычество римлян, изучение при- ро ды осталось у них на очень низкой ступени развития. Собственно говоря, их интересовал человек, поскольку можно было извлечь из пего что-1 шбудь насилием или убеждением. Ради последнего все их занятия были расчитанм на достижение ораторских целей. Вообще же они пользовались предметами природы только для необходимого или вызываемого прихотью употребления, прилагая для этого то искусство, какое им удалось достигнуть [11] ) Ранние географы, изготовляя карту Африки, имели привычку рисовать там, где отсутствовали горы, реки, города, какого- нибудь льва или ииое чудовище пустьши, за что их нисколько' не порицали. Нам, поэтому тоже не поставят, я думаю, в упрек, если в великий пробел, где покидает нас радующая, живая, прогрессирующая наука, мы вставим несколько замечаний, на которые мы впредь сможем сослаться.
11
Ниже, но поводу писателя 16-го века Скалигера, Гёте говорит: «При этом случае можно высказать мысль, которая уже раньше навязывалась нам: пасколько иным был бы научный облик мира, если бы греческий язык остался живым и распространился вместо латинского.
Недостаточно тщательные арабские и латинские переводы причинили уже раньше не мало вреда, но даже самый тщательный перевод всегда вносит в предмет чуждый
Греческий язык, безусловно, наивнее, он гораздо более удобен для естественного, ясного, остроумпого, эстетического изложения удачных воззрений на природу. Манера говорить глаголами, особенно инфинитивами и причастиями, делает каждое выражение допустимым; слово собственно ничего не определяет, не огораживает, не устанавливает; оно — только намек, с помощью которого предмет восстановляется в воображении.
Латинский же язык становится, благодаря употреблению существительных, решительным и повелительным. Понятие Фиксировано в слово, застыло в нем, и со словом обращаются как с действительным существом».
* **
Культивирование знания на основе внутреннего влечения, ради самого дела, чистый интерес к предмету представля ют конечно, всегда самый лучший и надежный путь к цели; и однако, начиная с самых рапних времен, проникновение людей в предметы природы менее стимулировалось этими мотивами, чем ближайшей потребностью, случаем, который могла использовать внимательность, и различного рода приспособлениями для определенных целей.
* **
Существуют два момента всемирной истории, которые то следуют друг за другом, то выступают одновременно в жизни личностей и наоодов, частью порознь, частью переплетаясь друг с другом.
Первый, это тот, когда индивиды свободно развиваются друг подле друга; это — эпоха становления, мира, питания, искусств, наук, душевности, разума. Все действует здесь внутрь* и в лучшие времена стремится к счастливому домашнему строительству; но, в конце концов, это состояние разрешается партийностью и анархией.
Вторая эпоха — эпоха использования, добывания, потребления, техники, знания, рассудка. Действия направлены наружу; в своем прекраснейшем и высшем выражении эта эпоха дает досуг и наслаждение на известных условиях. Но такое состояние легко вырождается в эгоизм и тиранию, причем тирана вовсе ве нужно представлять себе в виде единичного лица; бывает тирания масс, в высшей степени насильственная и неудержимая.
* **
Содержание без метода ведет к Фантазерству, метод без содержания — к пустому умствованию; материя без Формы — к обременительному знанию, Форма без материи — к пустым химерам.
* **
Эпохи естествознания вообще и учения о цветах в особенности обнаружат нам различного рода колебания. Мы увидим, как нагроможденное в нем прошлое становится в высшей степени тягостным для человеческого духа, когда новое, современное начинает, в свою очередь, властно внедряться в него; как он в силу смущения, по инстинкту, даже из принципа выбрасывает старые сокровища; как он воображает, будто предметом нового опыта (das Neuzuerfahrende) можно завладеть путем одного только опыта — и как вскоре снова бывают вынуждены призвать на помощь рефлексию и метод, гипотезу и теорию, как вследствие итого снова впадают в хаос, противоречия и изменчивость мнений, и рано или поздно из воображаемой свободы снова переходят иод скипетр навязанного авторитета.
Роджер бэкон (1216–1294)
Созданная в Британии римским владычеством культура, а ткже и та, которая была введена туда христианством, слишком < иоро заглохла, уничтоженная натиском диких соседей — островнтян н пиратских шаек. По восстановлении спокойствия, хотя и часто нарушаемого, религия снова оправилась и стала оказывать значительное п весьма благодетельное влияние. Превосходные люди стали апостолами своей родины и даже чужих стран. Основывались монастыри, строились школы, и все роды культурных начинаний, казалось, бежали в эту отрезанную от материка страну, чтобы там сохраняться и развиваться.
Роджер Бэкон родился в эпоху, которую мы назвали эпохой становления, свободного развития индивидов, эпоху, самую счастливую для такого ума. Подлинный год его рождения неизвестен, но Magna charta была уже подписана (1215), когда он появился на свет, — эта великая грамота вольностей, которая путем добавлений последующих времен стала истинной основой английской национальной свободы…
Хотя Роджер был только монахом и держался в пределах своего монастыря, но влияние такой эпохи проникает сквозь все стены, и именно этим национальным движениям обязан он, вис сомнения, тем, что ум его смог возвыситься над мрачными предрассудками времени и предвосхитить будущее. Он обладал от природы характером, который руководится известными правилами, который и для себя и для других хочет, ищет и находит надежное. Его сочинения свидетельствуют о необыкновенном спокойствии, рассудительности и ясности. Он ценит авторитет, но видит все спутанное и колеблющееся в традиции. Он убежден в возможности постичь чувственное и сверхчувственное, мирское и божественное.