Ученик чародея (Часть 1-6)

Шпанов Николай

Завитки сгоревшей бумаги обожгли пальцы Кручинина. Он подул на пепел. Черные хлопья разлетелись, Одного дуновения оказалось достаточно, чтобы никто никогда не узнал того, что написала перед смертью Эрна Кручинину: ночь и час, когда состоится переброска через границу Инги Селга. В назначенный час той ночи стража на зональной границе должна принять Ингу. Помочь тому, чтобы девушке не помешали, сводилась теперь задача Кручинина.

Но, глядя на несколько черных хлопьев пепла, Кручинин думал не об этом задании, думал не об Инге. Его мысли были далеко в прошлом. Он видел себя у ворот концлагеря "702", где впервые встретил одетую в полосатую куртку женщину с торчащими, как у мальчишки, вихрами рыжих волос. Мысли Кручинина летели сквозь годы десятилетия - такого короткого, почти незамеченного и ставшего теперь таким безнадежно длинным, не имеющим конца... Мысли Кручинина пришли к темным сводам часовни святой Урсулы:

по дереву скамьи рассыпались рыжие волосы женщины, как золотой дождь, отражающие мерцание церковных свечей... Почему так устроена жизнь? Чтобы Инга Селга могла начать новую жизнь, должна была окончиться жизнь Эрны Клинт... Почему?

55. ПИСЬМО ИЗ АФРИКИ

Смерть Эрны избавляла Кручинина от необходимости оставаться в этой стране. Он покинул ее пределы и остался у границы, неподалеку от того места, где народно-демократические власти согласились пропустить беглянку во имя предоставления ей политического убежища.

А между тем дела заговорщиц в Доротеенфройде не ладились. Вилма чувствовала ответственность за судьбу Инги, превратившейся теперь в политическую фигуру. Но не только это обстоятельство заставляло Вилму волноваться: ее собственное физическое состояние делало все более трудными работы, которыми ее нагружала мать Маргарита - Вилма была беременна. А стоило матери Маргарите об этом узнать, и ребенок Круминьша наверняка сделался бы жертвой начальницы пансиона. Все помыслы Вилмы были теперь сосредоточены на том, чтобы его спасти. Ее навязчивой идеей стало, что он ее и Эджина ребенок!
– должен иметь родину, не должен стать человеком без отечества; не должен быть "перемещенным", не должен, не должен!.. Ночи напролет она металась по постели, боясь сказать правду даже Инге. Вилма хорошо усвоила правило конспирации, гласящее: чем меньше знает человек, тем легче ему на допросе, если он провалится.

Но то, что Вилме удавалось пока скрывать от свирепой и опытной надзирательницы, не укрылось от крестьянки Магды. Однажды ночью она склонилась к уху погруженной в тяжелую полудремоту Вилмы:

– Бедная сестра моя...
– прошептала Магда, - я знаю...

Испуганная Вилма села в постели с широко раскрытыми от ужаса глазами. А Магда положила покрытую цыпками, шершавую руку на худую руку Вилмы и осторожно пожала ее. Это пожатие было так нежно, что Вилма почувствовала, как успокоение подобно теплому току проникает в каждую клетку ее тела. Она откинулась на подушку и заплакала. Магда гладила ее руки своими большими руками крестьянки, ставшими легкими, как крылья ласковой и нежной птицы. В тишине Вилма слушала шепот Магды:

– Все, все будет хорошо... У тебя будет ребенок... И он будет там, на родине.

– Что ты говоришь?! Разве можно отсюда бежать?.. За мною следят, каждое движение, каждый взгляд проверяют... Разве я могу бежать?.. прошептала Вилма.

– Ты убежишь, - убежденно повторила Магда.
– Ты убежишь...
– Звучавшее в ее словах убеждение было так сильно, что Вилма закрыла глаза, ее рука ответила Магде пожатием и она заснула спокойно, как не спала уже давно.

С этой ночи Магда - "тупая деревенщина" Магда - стала душою заговора для спасения Вилмы и ее ребенка. В одну из ночей она сказала Вилме:

– Завтра меня отправляют за покупками. Я сказала Маргаритке: "Давайте заставим Вилму попотеть - пускай носит за мною покупки". Если бы ты видела, как она обрадовалась: "Это будет хорошей пощечиной гордячке, - сказала она, - на виду у всех носить пакеты за тобой, деревенщиной!" Твердые желваки вздулись под скулами Магды, так крепко она стиснула зубы. Кажется, ее зубы даже скрипнули.
– И завтра...
– сказала она - ты убежишь.

На следующий день Вилма не находила себе места. Приближался час, назначенный для поездки в город, а Вилма все не получала распоряжения начальницы приготовиться к выходу. По-видимому, девушкам было не по силам состязаться в хитрости с Маргаритой: когда до отъезда оставались считанные минуты и Вилма была ни жива ни мертва от напряжения, начальница приказала собираться в дорогу совсем другой девушке. Бледная, с обессилевшими, словно ватными, ногами и руками Вилма стояла у окна и глядела, как привратник запирал калитку за Магдой и ее спутницей. И тут, когда Вилма глядела на сутулую спину крестьянки с выдающимися из-под ситца широкими лопатками, у нее шевельнулась мысль: не предала ли ее сама Магда? Может быть, уже завтра, нет, даже сегодня, сейчас войдет Маргарита и... Вилма едва нашла в себе силы, чтобы доплестись до кухни и опустилась на опрокинутое ведро, служившее сиденьем (мать Маргарита запретила давать Вилме табурет - на ведре сидеть холодней), в отведенном ей темном углу. Вилма снова, как всегда, чистила картошку. Картофелины казались ей сегодня особенно большими и скользкими, нож не держался в ее ослабевших руках.

А Магда вернулась

из города такая радостная, словно побывала на празднике. Но она знала, что именно этого-то и нельзя показывать, если она хочет, чтобы ее и в следующий раз послали за покупками. Мать Маргарита должна думать, будто ничего, кроме огорчения, поручение девушке не доставило, и тогда ее непременно пошлют снова. Однако каждая черточка широкого лица крестьянки лучилась такой сияющей радостью, что скрыть это было выше ее сил. Оставалось только не попадаться на глаза начальнице. Вечером Вилма узнала о причине этой радости: Магде удалось забежать на почту и получить письмо "до востребования". Магда была неграмотна, но по картинке на марке, такой же, как на прежних письмах Яниса, она догадалась, что письмо из Африки.

– Янис пишет мне, когда приедет...
– шептала Магда ночью, когда девушки уже лежали в постелях. Она обеими руками крепко держала конверт, не решаясь передать его Вилме, чтобы та прочла письмо, и в приливе чувств поцеловала марку, казавшуюся ей олицетворением самой Африки, наконец выпустившей из своих знойных объятий ее Яниса.
– Ну, читай, - сказала она, откинувшись на подушку, и закрыла глаза: так ей было легче не пропустить ненароком словечко, прилетевшее к ней с края света от милого Яниса.

Но Вилма почему-то не спешила передать ей содержание письма. Она молча глядела на строчки, и ее пальцы, державшие листок, дрожали. Магда ждала, ждала и, наконец, открыла глаза.

– Ну, вот, - прошептала она, - а говорят, будто ты такая грамотная, что разбираешь всякий почерк... Я знаю, мой Янис не мастер писать. А там еще эта проклятая работа - руки-то от нее, наверно, дрожмя дрожат. Но ты постарайся, Вилма, пожалуйста, постарайся разобрать: я должна знать, когда он приедет.

Вилма с трудом удерживала слезы: письмо писал какой-то "сосед по койке". Теперь, когда Яниса не было в живых, он отыскал в вещах Яниса записную книжку с адресом Магды. Он писал, что на руднике произошла авария, - завалило шахту. Администрация не захотела расходовать средства на спасение заваленных - ведь они были всего только "перемещенными". У этих людей не было даже своего консула, который мог бы заставить компанию спасать заваленных... Одним словом, Яниса даже не пришлось хоронить, как и остальных сто двадцать шесть шахтеров, погребенных в глубокой шахте "Сосьетэ де Миньер Африкэн". "Сосед по койке" спрашивал, послать ли Магде вещи Яниса или продать их старьевщику и прислать ей деньги. Их наберется наверно с целый недельный заработок... Читая письмо, Вилма вспомнила день, когда до нее дошло известие о смерти Эджина... Письмо с африканской маркой выпало у нее из рук, она обняла придвинувшуюся к ней, уже понявшую, что случилось что-то дурное, Магду и заплакала, прижавшись к ее большой горячей груди. Вилма плакала так, словно в письме говорилось не об Янисе, а сообщалось о второй смерти Эджина... А кто же может сказать, сколько раз умирает любимый человек - десять, сто, тысячу раз?! Десять или сто тысяч раз разрывается сердце и возникает вопрос: не дурной ли это сон?.. Сто тысяч, миллион раз повторяют губы: "не может быть, не может этого быть!.."

Захлебываясь слезами, Вилма пересказывала Магде содержание письма, а глаза Магды становились все больше, рот приоткрылся. Вилма подумала, что сейчас Магда закричит, и в испуге зажала ей рот ладонью. Но та и не думала кричать. Она продолжала неподвижно сидеть в постели, все с такими же широко раскрытыми глазами и отвисшей челюстью. Потом отвела руки обнявшей ее Вилмы, и из груди ее вырвался глухой стон. Тогда она впилась зубами в подушку и стала раскачиваться большим телом из стороны в сторону, не выпуская подушки. Вилма сидела возле Магды и не решалась к ней прикоснуться, чтобы лаской утишить ее боль. Наутро Магда ушла вниз и заперлась в чулане. Она сидела там целый день, не отвечала даже на стук матери Маргариты, сидела так тихо, словно умерла.

Самым странным в этом происшествии, о причинах которого не знал никто, кроме Вилмы и Инги, было то, что мать Маргарита не применила к Магде репрессий, которые постигли бы на ее месте всякую другую ослушницу. А еще через день Магда принялась за работу. Только взгляд ее стал тяжелее прежнего. Тот, на кого она поднимала глаза, невольно нервно поводил плечами. При приближении матери Маргариты Магда опускала глаза и отвечала ей еще более односложно и тупо, чем обычно. И счастье матери Маргариты, что она не считала нужным заглянуть в глаза "деревенщине", как никогда не заглядывал в них Квэп. Иначе начальница пансиона прочла бы в них чувства, рожденные в душе ее любимицы еще одним неисполненным обещанием спасти Яниса из африканского ада. А кто знает, несмотря на жестокость и выдержку монашенки-палача Маргариты, удалось ли бы ей заснуть так спокойно, как она спала всегда? Быть может, и ей довелось бы провести хоть одну бессонную ночь, холодея от страха, какой она любила внушать другим?..