Ученик монстролога
Шрифт:
Поразительно, но улыбка чеширского кота растаяла, а ее место заняла дрожащая губа и одинокая слеза, скатывающаяся по старческой щеке.
— И вот как заканчиваю я дни свои! — воскликнул он тихо. — Беспомощный, бедный, сильно нуждающийся жалкий человек, в кошельке у которого едва найдется достаточно денег на собственные похороны. Вы спрашивали про мой диагноз, и я честно ответил вам, что он не поставлен, потому что я не могу позволить себе хорошего врача. Я, будучи сам врачом, принесшим собственное благополучие на алтарь альтруизма, вынужден заканчивать свои дни в страдании и унижении,
Его снова сотряс приступ сильнейшего хриплого кашля; старик прижал к ослабевшей груди тощие руки. Рукава сползли до локтей, обнажая их — не руки, а, скорее, кости, обтянутые кожей. Казалось, он съеживался прямо у нас на глазах, ссыхался до дрожащего мелкой дрожью куска изнуренной плоти с несоразмерно большими, желтоватыми зубами.
Доктор оставался неподвижен. Он не говорил. Он смотрел, как старик повторил еще раз ритуал с носовым платком, но не вымолвил ни слова. Однако его глаза горели все тем же странным блеском, словно подсвеченные изнутри, а руки были плотно сжаты в кулаки.
Он подождал, пока Старр затихнет, затем спокойно подошел к нему и положил рядом с его чашкой золотую монету. Слезящиеся старческие глаза метнули взгляд на монету, но тут же быстро посмотрели в сторону.
— Я не прошу вашей благотворительности, Доктор Уортроп, — прохрипел скряга. — К моей ране вы добавляете еще и оскорбление.
— Это вовсе не входило в мои намерения, Доктор Старр, — ответил Доктор. — Это — ссуда. Вы выплатите мне ее. Единственным условием, которое я предъявляю, является посещение вами хорошего врача.
Взгляд на монету, еще взгляд…
— Моя единственная надежда — найти хорошего специалиста.
Вторая монета присоединилась к первой.
— В Бостоне.
Третья монета. Когда Старр ничего не сказал, но громко вздохнул в ответ на тихий звон блестящих монет, Доктор добавил четвертую. Старр закашлялся, и в груди у него так защелкало, словно в сухой полой тыкве трясли семечками. Уортроп добавил пятую монету в стопочку. Старр выпрямился, руки его повисли по обе стороны кресла, и он крикнул отчетливым зычным голосом:
— Миссис Браттон! Миссис Брааааттон!!!
Она появилась в дверях в тот же миг — вспыльчивая старая карга, которая не хотела пускать нас в дом. Казалось, она поджидала где-то под дверью, когда ее позовут. При ее появлении в комнате запахло хлоркой.
— Проводите Доктора Уортропа в комнату Капитана Варнера, — приказал Старр.
Он не сделал попытки присоединиться к нам. Он остался сидеть в своем кресле, допивая остатки чая. Теперь его рука держала кружку намного увереннее, чем несколько минут назад. Золото, положенное Доктором рядом с блюдцем, явно укрепило здоровье Старра.
— Хорошо, Доктор, — ответила ему старуха. — Следуйте за мной, — сказала она Уортропу.
Мы уже выходили из комнаты, когда Старр обратился к Доктору:
— Возможно, мальчику лучше остаться здесь со мной?
— Этот мальчик — мой ассистент, — бросил ему Доктор. — Его услуги мне необходимы.
Он пошел следом за старухой прочь из комнаты и даже не обернулся посмотреть, пойду ли я за ним. Он знал, что пойду.
Следуя по пятам за одетой в черное, пропахшей хлоркой миссис Браттон, мы поднялись по слабоосвещенной узкой лестнице, ведущей на второй этаж.
На полпути Доктор прошептал мне на ухо:
— Помни, Уилл Генри, то, что я сказал тебе.
Пока мы поднимались, душераздирающие крики и стоны, которые раньше приглушенно доносились издалека, приблизились и стали громче и отчетливее. Гортанный голос, перекрывая общий шум, произносил яростный монолог, приправленный ругательствами. Женский голос отчаянно звал снова и снова кого-то по имени Хана. Кто-то безутешно рыдал. И надо всем этим стоял пронзительный смех, который я услышал, едва только войдя в помещение санатория. И усиливался, по мере того как мы поднимались, сладковатый запах. Теперь уже было не ошибиться, из чего он состоял, — это была перехватывающая горло смесь запаха немытых тел, застоявшейся мочи и человеческих экскрементов.
По обе стороны коридора на втором этаже располагались тяжелые деревянные двери. На каждой был дверной засов, открываемый ключом, и висячие замки размером с мой кулак. В каждой было окошечко на уровне глаз, прикрытое металлической заслонкой. Старые доски пола скрипели под нашими ногами, когда мы шли по коридору, и этот звук беспокоил жителей камер, заставляя их кричать и стонать еще громче. Одна дверь задрожала и чуть не слетела с древних петель, когда о нее с противоположной стороны ударилось тело. Мы миновали любителя монологов, пересыпавшего свою речь ругательствами, которым позавидовал бы любой моряк. Пронзительные вопли, призывающие Хану, еще долго стояли у нас в ушах. Я заглянул в лицо Доктора снизу вверх в поисках утешения в этом грязном скоплении человеческих страданий и несчастий, но он не подал мне ни знака. Он выглядел как человек, прогуливающийся в парке теплым летним днем.
Для меня же этот тревожный проход по мрачному коридору показался длиннее мили и уж, конечно, совсем непохожим на прогулку в парке. Когда мы остановились у последней двери, я задыхался, потому что вдыхать это зловоние полной грудью было просто невыносимо. Старуха достала из кармана передника связку ключей на большом кольце. Она перебирала пальцами бороздку на каждом из них, низко склонившись над связкой, словно на ощупь определяла скрюченными пальцами, какой ключ от какой двери, — задача более трудная, чем можно было предположить.
Я чуть не выпрыгнул из одежды от неожиданности, кода дверь прямо за моей спиной вздрогнула от сильного удара и скрежещущий голос прошептал:
— Эй, кто здесь? Кто здесь?
За дверью послышалось шуршание и сопение.
— Я знаю, что вы здесь. Я чувствую ваш запах!
— Пациент спал, когда я в последний раз заходила к нему, — сказала миссис Браттон Доктору, любовно перебирая ключи.
— Если он все еще спит, мы разбудим его, — сказал Доктор.
— Вы немного от него добьетесь, — сказала она. — Он уже несколько недель не издает ни звука…