Ученик
Шрифт:
Его взгляд упал на рубашки, и он с трудом выбрал себе одну из них, удивившись тому, что рукава оказались короткими, а в плечах рубашка ощутимо жала. Мысль о том, а что же он наденет в школу, внезапно вытеснила все остальные.
Все эти дни, складывавшиеся в недели и месяцы, он как будто плыл по бурному и стремительному течению, которое не позволяло ему отвлекаться на мелкое и несущественное, ритм жизни ускорился и стал таким, каким никогда не был до сих пор.
И вдруг он внезапно остановился, как будто ударившись грудью о стену, и ощутил, что все как-то неуловимо изменилось, какие-то мелочи, на которых не останавливался его взгляд, заставили всмотреться в них, что-то, к чему он так привык, вдруг стало немножко другим.
Он подошел к зеркалу и посмотрел на себя. Рубашка была мала в плечах и ощутимо жала еще и в подмышках. Он ради интереса постарался застегнуть ее на все пуговицы, но самую верхнюю не смог застегнуть, как ни старался. Воротник оказался узким и давил на шею, он даже подумал на мгновение, что это не его рубашка. Но это была безо всяких сомнений его рубашка.
Он беспомощно заозирался, и вдруг его взгляд упал на дверной косяк, на котором папа периодически отмечал его рост. Рядом с этими черточками всегда ставилась дата, и он удивился, увидев, что за это лето не добавилось ни одной черточки, хотя раньше они густо-густо шли одна за другой с интервалом когда в месяц, а когда и в три недели, особенно прошлым летом, тогда папа почему-то счел, что летом он должен расти особенно быстро.
Он прижался спиной и затылком к прохладному косяку и приложил ладонь к голове. Вывернувшись из-под руки и стараясь не оторвать ладонь от двери, он посмотрел на косяк и не поверил своим глазам.
— Ничего себе, — не удержавшись, присвистнул он вслух. «Наверное, все дело в турнике», — подумал он и подозрительно взглянул наверх, в сторону хоккейной палки. Висеть на турнике сегодня не хотелось совершенно, и он решил перенести и это занятие на потом. В какой-то момент, несмотря на все его импровизации, эти занятия стали занимать слишком уж много времени, а он уже не знал, чем еще можно их разнообразить. Полуразгибания рук туда-сюда хоть и утомляли руки сильней обычного висения, но практической пользы от упражнения он уже не видел, и оно начинало казаться ему бессмысленным.
И все же он твердо знал, что он будет продолжать занятия, потому что так было нужно. «По-крайней мере до тех пор, пока не кончатся газеты», — говорил он сам себе. Что он станет делать, когда они кончатся, он не знал, да и не хотел знать.
Он выскочил из подъезда и направился к ее дому. В рубашке было неудобно, но он не смог заставить себя надеть одну из привычных футболок. Тренировочные штаны он сменил на брюки, в которых было слегка некомфортно, но по сравнению с неудобством рубашки это было терпимо.
Мысль о том, что он не знает номера ее квартиры, опять вернулась и заставила его ускорить шаг. Вчера ему казалось, что они опять с легкостью встретятся, потому что иначе просто не может быть, но сейчас он вдруг испугался, что Таня успеет куда-нибудь уйти или уехать и они обязательно разминутся на какие-то мгновения, поэтому старался пораньше оказаться около ее дома.
Его худшие опасения оправдались. Минуты складывались в часы, но она не появлялась. Не показывался и младший брат Артем, в подъезд входили и выходили какие-то люди, и он от скуки начинал гадать о том, не ее ли это родственники, потом ему надоело сидеть на лавочке и он начал ходить кругами по двору, стараясь не выпускать из вида подъездную дверь.
Ему не было скучно. Он раз за разом прокручивал в голове вчерашний день и их встречу, то, как она встряхивала свои волосами, вспоминал ее улыбку и ямочки на щеках.
Потом он машинально отправился обратно на лавочку и вдруг вспомнил, как они сидели рядом, и ей на ногу приземлилась божья коровка, и он машинально протянул руку, чтобы смахнуть ее и случайно прикоснулся к ее колену.
Тогда он смутился и покраснел, а она засмеялась, и это был какой-то теплый и домашний смех и он, покраснев, тоже засмеялся в ответ, хотя смущение еще не прошло.
Затем он опять вспомнил ее колено, то, каким оно было загорелым и круглым, и он даже думал, что она в колготках, но в момент касания он почувствовал тепло ее кожи и понял, что ее ноги да и вся она покрыта ровным загаром и никаких колготок на ней нет.
От этого воспоминания он опять смутился и покраснел.
— А я даже и не позагорал этим летом толком, — подумалось ему, и он стал вспоминать тренировки с Корейцем и понял, что почти целый день не думал о нем, хотя боль от расставания еще не ушла. Но все же она уже затихла, дав место легкой и светлой грусти от того, что его нет рядом.
Мысли о Корейце как-то встряхнули его, и он решил, что сидеть на скамейке глупо. Его телу, привыкшему к нагрузкам, требовалось дать выход энергии, и он направился в школьный двор, все еще пустынный и тихий. Он провел так около часа, занимаясь, и перед уходом подошел к старой липе и постоял немного, прижавшись щекой к стволу. Потом он вздохнул и положил ладонь на шрам в стволе старого дерева и закрыл глаза.
Его мысли перескакивали с одной на другую. В этот миг для него не существовало проблем. Он думал о ней, о том, как они будут учиться в одном классе, и что они еще много раз смогут вместе погулять, и он услышит ее смех. Он думал о Корейце и о том, как они тренировались, память то и дело выхватывала какие-то разрозненные эпизоды, и он невольно улыбался, не открывая глаз.
Потом он мягко оттолкнулся руками от ствола и открыл глаза. Взгляд его изменился, хоть он и не ощутил этого в тот момент, глаза прищурились. И вдруг неожиданно для самого себя он ударил по стволу. Ударил резко, каким-то неуловимым движением, на долю секунды ему показалось, что его сознание не готовило этот удар и это произошло само собой. Это был «правильный» удар, он сразу это почувствовал, еще до момента касания со стволом. Возможно, он ударил не в полную силу, подсознание наверняка удержало его от того, чтобы ударить в полную силу, так же, как по пошивке газет. И все равно, это был техничный и очень сильный удар.
В кисти разлилась боль, отозвавшаяся далеко в плече и потекла кровь, он довольно глубоко рассек кожу, но боль была не очень сильной и довольно быстро она стихла до уровня, на который он давно перестал обращать внимание, он уже привык к такой боли, и она не причиняла ему дискофморта.
— И что ты думал? — сказал он вслух, голос прозвучал странно в пустынном школьном саду. — Думал, что кусок ствола отобьешь?
Он постоял его немного, зачем-то вытерев кровь о ствол, постаравшись, чтобы кровь попала в уже рубцующийся скол в древесине и растер капельку пальцем.