Учитель Фехтования

Перес-Реверте Артуро

Силясь прийти в себя от изумления, дон Хайме отрицательно покачал головой.

– Простите, сеньора. Это… Это совершенно невозможно. Я и в самом деле знаю секрет этого укола и обучаю ему клиентов за названную вами цену. Но, прошу вас, поймите меня… Я, то есть фехтование… Для женщины это исключено. Я хочу сказать, что…

Фиалковые глаза смотрели холодно. Шрам в уголке рта опять казался загадочной улыбкой.

– Я понимаю, что вы имеете в виду. – Адела де Отеро аккуратно поставила пустую чашку на стол и соединила ладони, словно собираясь молиться. – Однако я не вижу никаких препятствий в том, что я женщина.

Чтобы вас успокоить, сеньор, скажу больше: я неплохо владею многим из того, что вы преподаете своим ученикам.

– Дело совсем не в этом. – Маэстро явно начинал нервничать. Он провел пальцем по шее над воротником: ему становилось жарко. – Поймите меня правильно. Женщина и фехтование… Одно с другим несовместимо.

– Вы хотите сказать, что к этому плохо отнесется общество?

Она смотрела на него в упор, держа в руках едва начатую чашечку кофе. Не сходившая с ее губ загадочная улыбка вызывала в нем смущение и беспокойство.

– Поймите меня правильно, сеньора; это только одна причина. Заниматься вашим обучением я не могу. В моей практике ни разу не случалось ничего подобного.

– Вы боитесь за свой авторитет, маэстро?

Дон Хайме уловил в ее голосе вызов и насмешку. Он осторожно поставил чашку на стол.

– Сеньора, это не принято. Это просто неслыханно. Может быть, где-нибудь за границей, но здесь, в Испании… Я, по крайней мере, обучать вас не стану. Обратитесь к другому преподавателю. Может быть, он будет более… более сговорчив.

– Я должна узнать секрет этого приема, а учителя лучше вас в Мадриде нет.

Польщенный дон Хайме улыбнулся. – Возможно, сеньора, я и вправду лучший учитель фехтования, как вы изволили выразиться. Но я уже слишком стар, чтобы менять свои привычки. Мне пятьдесят шесть, и своим делом я занимаюсь уже более тридцати лет. И учениками, которые брали у меня уроки, всегда были исключительно мужчины.

– Времена меняются.

Дон Хайме печально вздохнул.

– Вы правы. И, представьте себе, на мой вкус, времена меняются слишком уж быстро. Позвольте же мне, сеньора, остаться верным моим старым привычкам. Они мое единственное богатство.

Она молча смотрела на маэстро, медленно покачивая головой, словно старательно взвешивала его аргументы. Затем поднялась и направилась к камину, над которым висела коллекция оружия.

– Говорят, ваш укол невозможно отразить. Дон Хайме скромно улыбнулся.

– Это несколько преувеличено, сеньора. Если владеешь техникой этого укола, отразить его проще простого. Придумать неотразимый укол мне пока не удалось.

– И вам действительно платят за него двести эскудо?

Дон Хайме не ответил. Настойчивость дамы ставила его в очень неловкое положение.

– Прошу вас, сеньора, не уговаривайте меня. Она повернулась к нему спиной, поглаживая пальцем острие одной из рапир.

– Я бы хотела узнать, сколько вы берете за свои уроки.

Дон Хайме не спеша поднялся.

– С каждого ученика я беру в среднем от шестидесяти до ста реалов в месяц. Это за четыре урока в неделю. А теперь, с вашего позволения…

– Вместо двухсот эскудо я заплачу вам две тысячи четыреста реалов.

Дон Хайме опешил. Названная сумма вдвое превосходила обычную плату, которую он изредка получал за обучение своему уколу от заинтересовавшихся его мастерством клиентов. Желающие встречались не так уж

часто, а преподавал он за эти деньги целых три месяца.

– Возможно, сеньора, вам даже не приходит в голову, что ваше предложение для меня унизительно.

Неожиданно она повернулась к нему лицом, и на мгновение дону Хайме показалось, что в ее фиалковых глазах вспыхнула ярость. У маэстро мелькнула мысль, что представить ее с рапирой в руке совсем не сложно.

– Значит, по-вашему, этой суммы недостаточно? – невинно спросила она.

Дон Хайме выпрямился; его губы побледнели. Если бы на подобное заявление осмелился мужчина, то не прошло бы и пары часов, как наглец общался бы с праотцами в лучшем из миров. Но Адела де Отеро была женщиной, к тому же красавицей, и это полностью меняло дело. Маэстро с нетерпением ждал, когда же закончится этот утомительный, нелепый разговор.

– Дорогая моя сеньора, – сказал он спокойно, его голос звучал холодно и учтиво. – Уколу, который так вас заинтересовал, я обучаю за твердую цену, установленную мною раз и навсегда; поднимать ее я не намерен. Кроме того, я беру в обучение лишь тех, кого считаю достойным, и не собираюсь отказываться от права выбора, а уж тем более торговаться, как на рынке. Всего доброго.

Служанка принесла ему цилиндр, перчатки и трость, и, не проронив более ни слова, он вышел за дверь и спустился по лестнице. До него донеслись звуки «Полонеза» Шопена. Чьи-то пальцы яростно били по клавишам.

* * *

Укол… Хорошо… Повторите… Остановка. Вольт… Еще раз, пожалуйста. Вот так… Вперед, наступайте. Смелее… Сократите дистанцию… На меня. Еще раз, теперь в четвертый сектор… Правильно. Великолепно, любезный. Замечательно. Вы же знаете: главное – время и дисциплина.

Прошло несколько дней. Прим по-прежнему словно тень висел над монархией; королева Изабелла собиралась в Лекейтио на морские купания, настойчиво рекомендованные врачами, лечившими ее кожную болезнь, которой она страдала с детства. Помимо духовника и короля ее сопровождала целая толпа герцогинь, слуг, дворцовых сплетников, прихлебателей и прочих лиц, без которых королевский дом был бы просто немыслим. Дон Франсиско де Асиз, робко выглядывавший из-за плеча своего верного секретаря Менесеса, прятал глаза и облизывал уголки губ, отчего его лицо принимало необычайно кроткое и постное выражение, а Марфори, министр вооруженных сил, всем назло красовался перед публикой в погонах, заработанных неустанными подвигами в спальнях чужих жен.

По обеим сторонам Пиренеев эмигранты и ссыльные генералы открыто готовили заговор, пытаясь насытить свою мучительную, безмерную жажду власти. Депутаты, эти скромные пассажиры третьего класса, поддержали бюджет, только что разработанный министерством обороны, отлично понимая, что большая часть этого бюджета шла на жалованье чиновникам из военных корпусов, чья верность короне зависела от повышений по службе и синекур; эти господа ложились спать, будучи «модерадос», а просыпались убежденными либералами: всё решали изменения в послужных списках. Сиживая вечерами в тени, жители Мадрида преспокойно листали подпольные газеты и прихлебывали прохладное вино из глиняных кувшинов. На мадридских улицах пронзительно кричали, призывая покупателей, торговцы: