Учитель и его время
Шрифт:
Актуальной была проблема алиментарной дистрофии, но главное внимание на конференциях привлекала проблема пневмоний у раненых. Дело в том, что пневмонии оказались наиболее частым и трудным для диагностики осложнением огнестрельных ранений. В начале войны в большинстве случаев врачи их не диагностировали. Первыми забили тревогу патологоанатомы, в частности, в осажденном Ленинграде: тысячи раненых умирали не только вследствие ранения и кровопотери, но и от травматической пневмонии. Сообщения об этом появились уже в 1941 и начале 1942 г. в «Клинической медицине», печатавшейся на оберточной бумаге. Терапевтам еще предстояло научиться их диагностировать и лечить. Этому и служили
Участником конференции врачей Волховского фронта был и Гембицкий. Ознакомление с опытом других давало ему очень много, способствовало осмыслению им собственных, уже немалых обобщений, отрывало от неизбежной приземленности, тем более в условиях отсутствия необходимой литературы. Полезным было и общение как с профессурой, так и с талантливой фронтовой врачебной молодежью.
Как известно, в то время наиболее крупные клиницисты страны становились главными терапевтами фронтов и армий, консультантами эвакогоспиталей. В результате уже в первой половине 1942 г. сложилась и четко работала терапевтическая служба Красной Армии.
Главным терапевтом (с 1941 г.) был М. С. Вовси, его заместителем – П. И. Егоров, главным терапевтом Военно-Морского Флота – А. Л. Мясников, на постах терапевтов фронтов и флотов работали такие известные ученые, как В. X. Василенко, Э. М. Гельштейн, Б. В. Ильинский, Н. А. Куршаков, Н. С. Молчанов, Г. А. Смагин, М. А. Ясиновский.
В армейском звене и эвакогоспиталях работали и многие другие видные профессора. Интересно, что большинству из них не было тогда и 50 лет. После окончания войны на плечи именно этих ученых легла задача обобщения опыта терапевтов, приобретенного в годы Великой Отечественной войны.
Чрезвычайно важной заслугой руководства медицинской службы ВС в то время была продуманная концентрация высококвалифицированных кадров на узловых проблемах боевой патологии и организации медицинской помощи.
Е. В. Гембицкий как терапевт дивизионного звена и в текущей боевой обстановке, и в ходе совещаний и конференций тесно общался со старшими товарищами и, несомненно, был ими замечен. Эти контакты запомнились и в последующем получили свое развитие.
Много позже Евгений Владиславович, ссылаясь на личную беседу с Е. И. Смирновым, поделился со мной историей выбора кандидата на пост главного терапевта Красной Армии. Это происходило летом 1941 года. Одно из предложений касалось виднейшего ленинградского кардиолога и терапевта Георгия Федоровича Ланга, но оно не получило высшего одобрения. Была предложена кандидатура М. С. Вовси – известного московского профессора (кстати, поддержанная Г. Ф. Лангом), и он был назначен на эту должность. Интересно, что ни тот, ни другой не имели до этого военного образования и опыта. Это контрастировало с хирургическими кадрами, полностью представленными военно-полевыми хирургами из ВМА им. С. М. Кирова. Объяснение этому было простым: военно-полевая терапия как дисциплина и военная специальность рождалась непосредственно в ходе войны. Несмотря на то, что необходимость этого была очевидной и раньше (М. П. Кончаловский, М. Н. Ахутин. и др.), инициатива ее создания возникла слишком поздно. Она принадлежала не терапевту – Е. И. Смирнову – нач. ГВСУ НКО СССР. За 23 дня до начала войны он выступил на заседаниях терапевтических обществ сначала Ленинграда, а затем и Москвы с обоснованием такой необходимости. Ему принадлежат слова: «Со всей очевидностью вытекает необходимость создания самостоятельной дисциплины – военно-полевой терапии. Эту дисциплину надо создать, теоретически ее углубить, широко пропагандировать». К сожалению, до начала войны сделать это не удалось.
Крупные терапевты ВМА, такие как М. А. Аринкин, Д. О. Крылов, Н. Н. Савицкий, к началу войны были уже немолоды и в основном вели консультативную работу в эвакогоспиталях страны. В этом же качестве трудились А. И. Нестеров, Н. Д. Стражеско, Е. М. Тареев, П. Н. Николаев, М. В. Черноруцкий и др.
В 1944 г. на основе войск Волховского и Ленинградского фронтов, прорвавших кольцо блокады Ленинграда, был сформирован 2-й Прибалтийский фронт, стремительно шагнувший на Запад, к Риге. В его составе шла дивизия, в которой служил военврач Е. В. Гембицкий.
Уже в ходе войны продуманно и последовательно формировались кадры военно-полевых терапевтов, составившие в последующем известные школы: Ленинградскую (ВМА им. С. М. Кирова) и Московскую (ГВКГ им. Н. Н. Бурденко). В 1942 г. Гембицкие расстались – жена уехала с фронта в Астрахань, где в нюне родила дочь – Татьяну.
Осенью 1944 г. Е. В. Гембицкого направили в Ленинград, в ВМА, для завершения врачебного образования, и, одновременно, с учетом уже приобретенного практического опыта, – с целью усовершенствования по терапии. Шла война, а фронтовики учились.
Так закончился фронтовой период жизни Е. В. Гембицкого, составивший прочный цоколь того профессионального здания, которому суждено было стоять долго.
Военно-медицинская академия им. С. М. Кирова (1944—1946 гг.)
Шла война, требовавшая для своего обеспечения колоссальных усилий и напряжения всей страны. Подготовка кадров, в том числе медицинских, не прекращалась. Разумным было решение Наркомата обороны о направлении на учебу в ВМА им. С. М. Кирова врачей-фронтовиков для завершения ими высшего образования, прерванного войной, для усовершенствования и для создания кадрового резерва на послевоенные годы.
Е. В. Гембицкий прибыл в Академию осенью 1944 г. В Ленинграде прежде он никогда не бывал. Город показался ему малолюдным, строгим и даже суровым. После хаоса фронтовых впечатлений особенно поражало совершенство сочетания величия Невы с творениями архитектуры на ее берегах, Петропавловской крепостью, тяжеловесными мостами, заводскими колоссами, бетонными причалами и кранами порта. Редкие корабли терялись в ее просторах. Своим неистощимо фатальным течением Нева подчиняла себе город и как бы несла его на себе.
Душевное состояние человека, еще не отошедшего от фронтовых невзгод, гармонировало с состоянием великого города, не закрывшего еще свои раны, нанесенные блокадой, бомбежками и голодом. Вечерами он приходил на Пироговскую набережную и, всматриваясь в тяжелые стальные воды, серую от дождя перспективу реки с силуэтами Кировского моста и Стрелки Васильевского острова, восхищался мощью и стойкостью города, по-своему сопереживая ему и как бы сливаясь с ним. Эту гармонию передают строки, написанные мной гораздо позже…
«Декабрь. Ленинград. Пироговская набережная. Мокрый гранит. Шинель темна от сырости. Над Невой клочьями стелятся облака. Над темной водой чугунно нависают мосты. У берегов неподвижен грязно-серый тяжелый лед. Почти касаясь его, торопливо летит черная птица.
Ветер несет волны против течения. Кажется, ничто не в силах сковать стихию реки и неба, широко раздвинувшую город. Плечи домов прижались друг к другу. Чернеют заводские трубы, подпирая низкое небо. Затаилась «Аврора». Над резной решеткой Летнего сада сиротливо торчат голые деревья. Ветви их под натиском ветра стелятся. Дрожит мокрый кустарник. Сутулятся спины прохожих.