Учитель Истории
Шрифт:
В спину уткнулось дуло автомата…
— Вставай. Вставай, живо! Смотри на своего кореша.
Сильный рывок вернул мне вертикальное положение. Я увидел перед собой обозленное лицо вожака громобоев. Взрослое не по годам — с заштопанным шрамом над скулой и сломанным носом — оно выражало усталость и обреченность. Похоже, сам Елизаров уже не верил в успех своего предприятия. И, может быть, даже жалел, что покинул своих, поддавшись на посулы Сизова. Так или иначе, по какой-то причине он не стал убивать меня, а вместо этого, схватив за шиворот, указал пальцем на середину реки.
— Видишь?
— Вижу, — подтвердил я, не понимая, зачем мне это показывают. — Он убегает.
Воспользовавшись нашей короткой схваткой, Женя со всех ног припустил на противоположный берег. Нас разделяло уже не менее сотни метров, он находился практически на середине реки. Молодой человек не думал о том, что запросто может поскользнуться, что в любой момент его может догнать пуля, или что за спиной остался друг. Он мчал также самозабвенно, как когда-то давным-давно — три дня назад — ехал рука об руку с самой красивой девушкой на свете. Он все делал самозабвенно, всю свою жизнь. Учился и учил, искал и находил, влюблялся и любил. Сумасшедший, не принятый нормальным миром, он был самым нормальным среди нас, даже сейчас, когда под гнетом всего пережитого, безумие окончательно взяло над ним верх. Он не стрелял, не дрался и не испытывал ненависти. Его душе было чуждо зло. Было… Но сейчас он не узнавал никого и ничего, и вряд ли узнал бы даже свою любимую, окажись она вдруг рядом.
— У него осталось ожерелье, — как бы между делом сообщил Гелик, потерявший, казалось, интерес ко всему происходящему. — Саблю он нам отдал.
На всех участников этой странной сцены вдруг накатило какое-то непонятное оцепенение. Друзья и враги, не сговариваясь, повернули головы в одном и том же направлении, их взгляды были устремлены на удалявшуюся человеческую фигуру.
И вдруг лед под Евгением проломился. Я смотрел во все глаза, но так и не увидел сам момент, когда это произошло. Просто человек был — и вдруг его не стало. Словно исчез, испарился. Ни крика, ни вздоха.
Ничего.
— На середине лед самый тонкий, — равнодушно заметил подручный Елизарова. — Стремнина, там течение сразу под полынью утаскивает. Я знал, что так и будет.
— Уходим, — вместо ответа тихо скомандовал Гелик, чуть слышно чертыхнувшись про себя.
Он так и не получил того, чего хотел. И теперь уже не получит.
— А этот? — подручный кивнул в мою сторону.
— Этот… — лидер громобоев призадумался. — Этот… Ты лучше помоги Михею. А я заберу саблю.
— Спасибо, — зачем-то сказал я, скорее механически, нежели осознанно.
В тот момент мне на самом деле было все равно.
Они появились быстро, буквально через четверть часа. Большой отряд, бойцов двадцать пять — тридцать, в зимнем камуфляже, с автоматами. Обступили одинокую человеческую фигуру, неподвижно лежавшую на заснеженном льду и тупо уставившуюся в серое, беспросветное небо.
— Они ушли туда, — неопределенный взмах рукой в сторону леса. — Трое. Один раненый. Остальные отходят к Сельцам. Понятия не имею, где это.
— Это же из тех двоих, кто был с Масленычем, — признали его. — Парнишка! Выбрался! Живой!
— Выбрался. Живой, — эхом повторил мужчина, которого назвали парнишкой.
Большая часть военных тут же пустилась в погоню за громобоями. Рядом с распластанной фигурой осталось лишь двое: оказать помощь, собрать валявшееся оружие и рюкзаки.
— А где твой друг? — спросили они.
— Друг… Ах, друг… Друг убежал, — ответил он извиняющимся тоном. — Насовсем убежал, представляете? Как кролик в норку. Оставил мне вот что.
Взору изумленных военных предстала древняя, почти истлевшая от времени тряпица, под которой угадывались причудливые переплетения линий и узоров — результат многодневной кропотливой работы безвестного константинопольского ювелира. Грустно звякнул потускневший металл.
— Ожерелье Евдокии Одоевской. Представляете, засунул мне его за пазуху, негодяй, — и, словно пытаясь подвести итог всему случившемуся, спасенный огорченно добавил. — Как-то глупо всё закончилось, правда?
Глава XLVII: Целую, Женя
«Дорогой Филипп!
Начну с главного: было безумно приятно получить от тебя письмо. Я боялась, после всего, что я наговорила тебе при последней нашей встрече, ты не захочешь со мной общаться. Очень рада, что это не так, и ты не держишь зла. За тот разговор мне до сих пор очень стыдно.
Жизнь в Младове потихоньку налаживается. Конечно, процесс над громобоями будет идти еще очень долго, но он по большей части проходит в Москве, и нас уже не сильно беспокоят. Правда, первое время от следователей прохода не было: все искали скрывшихся громобоев. Арестовали, не поверишь, почти триста человек, но потом почти всех отпустили. «Почти» — потому что кого-то, все-таки, нашли. Виноваты они или нет, будет решать суд. Но меня больше возмутил так называемый комитет громобойских матерей. Читал о таком? Это объединение родителей, чьих чад сейчас судят. Они в один голос утверждают, что это все провокация, власть лишь нашла козлов отпущения, и их мальчики ни в чем не виноваты. Показания сотен свидетелей для них — пустой звук. Мы с подругами слов не находим, чтобы выразить свое отношение к подобным людям. Раньше надо было о детях своих думать и уделять им должное внимание.
Город практически полностью восстановили после погрома: починили дома, вывезли мусор. Губернатор сдержал обещание, денег не жалели. Даже страховые компании выплатили автовладельцам практически всё причитающееся — говорят, по прямому указанию чуть ли не самого премьера. Остался только монастырь — его реконструкция займет несколько лет, — и несколько зданий, что сгорели дотла. Их, скорее всего, просто снесут, а новое жилье построят где-нибудь в другом месте. В центральном парке планируют открыть памятный мемориал. Говорят, это будет большая гранитная стела, у подножия которой поставят двести девяносто восемь крестов — по числу погибших. А может, это будут не кресты, а что-то еще — проект пока не утвердили. Просто чудо, что жертв оказалось не так много, как можно было бы подумать. Этот погром — ужасное событие, и он навсегда останется в памяти Младова. Мне очень жаль, что тебе довелось стать его свидетелем.
Но сейчас, с наступлением весны, я все меньше хочу думать о плохом. Весна — это время пробуждения, время восстановления. Вот и Лев, представляешь, начал встречаться с Полиной. Ради нее он даже сбрил свою дурацкую бороду и теперь старается держать себя в рамках приличия. По крайней мере, при нас. Правда, объявилась его бывшая жена. Он когда-нибудь говорил тебе, что был женат? Для нас это стало полнейшим сюрпризом. Она работает вместе с ним в больнице, зовут ее, кажется, Наташа. Весьма неприятная особа, хочу заметить, но это между нами. Полинка теперь переживает, пару раз даже плакала. Как думаешь, у них получится? Надеюсь, Лев не испортит всё в последний момент.
Наше общежитие закрыли на реконструкцию, теперь мы вдвоем снимаем небольшую квартирку в центре города. Съемного жилья теперь в городе хоть отбавляй, многие жители уехали. Их можно понять: не каждый захочет оставаться в месте, где пережил подобный ужас. Наша квартирка тоже выставлена на продажу, но кто ее купит… Так и обитаем пока. Кстати, мы раскрыли тайну привидения! Помнишь того мальчика, что сидел на качелях? Оказалось, это самый настоящий мальчик, он живет в соседнем доме. Его мама иногда работает в ночную смену, и тогда он выходит во двор кататься. Дома одному ему страшно сидеть. Как мы смеялись, когда дворничиха рассказала нам про него! А мы-то все: паранормальное, паранормальное! Всё объяснилось. Хотя, даже немножко жалко: все-таки, я чуть-чуть, но верила, что это настоящее привидение.
У нас на лестничной площадке (не на самой площадке, а в одной из квартир) живет очень приятный молодой человек, его зовут Леонид. Вчера он принес мне цветы и позвал на свидание. А я смутилась, прям как школьница. Было неловко отказывать ему. Он ведь и вправду очень милый. И наверное даже нравится мне. Но я пока не готова.
Как у тебя дела? В своем письме ты говорил, что пошел на поправку. Надеюсь, у тебя все хорошо? Расскажи подробнее, как ты сейчас живешь? Ты купил новую машину? Как жена, как работа? Не сильно беспокоят постоянные суды? Мне очень интересно! Буду ждать твоего ответа.
Надеюсь, мы с тобой когда-нибудь еще увидимся и сможем поговорить. Нормально поговорить. О нём.
Целую, Женя.
P.S. От Полинки тебе большой привет! И от Льва тоже. Мы сейчас все вместе, втроем, готовим глинтвейн. Он только что назвал тебя матросом, который реставрирует старинную мебель. К чему бы это?»
Я закончил чтение и опустил письмо. Стоявшая рядом Вера, все это время деликатно молчавшая, также молча взяла меня за руку. За другую, свободную. Я нежно сжал свои пальцы на ее кисти.
— Как ты? — спросила она.
— Сносно, — послушно отчитался я, глубоко вздохнув.
— Ты будешь ей отвечать?
— Почему нет? Отвечу.
— Думаешь, стоит? Она ведь может начать спрашивать…
— Рано или поздно она все равно узнает.
— Но мне кажется, лучше поздно, чем рано… Уж точно не сейчас. Тем более, пока что это тайна следствия. Ты подписывался.
— Помню, — я сел, ко мне тут же подбежал Агат и сунул свою умную морду под руку: мол, гладь давай. — Но ты права. Я постараюсь избежать этой темы при нашей следующей встрече. Если таковая и в самом деле состоится. Но знаешь, что странно?
— Нет, — жена села рядом: в последнее время она вообще стала слишком часто копировать мои жесты и движения. — Что?
— Она не верит. Мне так кажется.
— Не верит, что все закончилось?
— Нет. Она до сих пор не верит, что его больше нет. И поэтому избегает этой темы. Хочет узнать правду. И одновременно боится ее.
— Она успокоится.
Лев не сразу решился заговорить со мной. Хотя с того момента, как рыдающая Женя выбежала из палаты, прошло уже минут пять, лицо моё так и не приняло сколько-нибудь близкий к естественному оттенок. Щеки горели, как после пощечины, на лбу выступила испарина. В голове колокольным звоном отдавались последние брошенные ей слова: обидные, уничижительные… И отчасти справедливые. Я чувствовал, как предательски задрожали губы.
— Мне тоже так кажется, — наконец выдавил из себя я. — Ее можно понять.