Учитель из Меджибожа

Полянкер Григорий Исаакович

А чуть поодаль, на околице местечка, за невысокими деревенскими плетнями возвышаются кудрявые сады, где растет что только твоей душе угодно и ветки чуть ли не ломятся от обилия плодов. Захочется тебе — прыгай через изгородь и набирай полную пазуху яблок, груш, слив, абрикос, валяйся на серебристом песке возле изумрудной воды и ешь, наслаждайся!

И тогда тебе море по колено.

А немного в стороне от реки торчат тупые, обросшие мхом мрачные стены с глубокими бойницами — развалины древней крепости-замка, заросшие морем бурьяна и чертополоха. Захочешь — взбирайся на эти крутые громадные стены, набирай полные карманы камней, железок и еще всякой всячины да веди войну с соседскими мальчишками хоть целый день,

швыряй свои «гранаты» через узкие амбразуры, и ни одна душа не отважится подойти к тебе. Ты неуязвим! Ты непобедим! Никто из ребят не подступится!

Правда, ты вечно ходишь ободранный, с порванными штанишками — стыд и срам показаться людям на глаза, к тому же ты исцарапан, измазан с головы до ног вишневым соком, язык, губы черны от шелковицы, от кожицы зеленых еще орехов, весь испачкан глиной и еще черт знает чем, но все это ерунда! Стоит ли на такие мелочи обращать внимание? Что это по сравнению с тем, что ты сегодня вышел победителем в «бою» на стенах древней крепости, сокрушил целую ораву ребятишек, которые норовили тебя стащить с верхотуры, захватить в плен, повалить, обратить в позорное бегство…

Широко расставив ноги на самом высоком обрубке стены, ты стоишь гордо — чистый Александр Македонский, наблюдаешь, как твой «противник» позорно отступает!

Крепость — твоя! Ты на коне! И кто тебе равен?

Правда, мама, не обращая внимания на весь этот героизм и все твои победы, хорошенько всыпала тебе, когда поздним вечером после «войны» ты прокрался тихонечко домой. Она схватилась за голову, увидя твои изорванные штанишки и рубашонку, исцарапанные колючками и ветками лицо, руки, ноги. В сердцах сорвала с тебя лохмотья, втиснула в корыто с горячей водой и, осыпая отборной руганью, драла рогожкой твое худенькое тело, а между проклятиями лупила по чем зря, не щадила и не жалела, плакала, уповая на свою судьбу, что привела на свет такого шалуна-раэбойничка. Била долго. Но что это за удары? Словно гладила! Уж лучше бы отлупила посильнее, только б не плакала! Только бы не жаловалась на него и не называла разбойничком. Зачем так кричит? Ведь на ее крик сбегаются все соседские мальчишки, против которых он весь день отважно «воевал» на стене крепости. Ребятки безумно радуются тому, что мать лупит и ругает его.

Они, все чумазые, стоят невдалеке от порога, смотрят, смеются, подпрыгивают от радости и хором гогочут:

— Тетя Малка, не жалейте! Лупите его сильнее, крепче, чтоб знал, как взбираться на стены замка и забрасывать нас камнями! Дайте ему, дайте!..

А он, бедняжка, стоит в корыте голый, намыленный по самую шею, слушает все это и не может сорваться с места, вихрем налететь на хохочущих голодранцев и надавать тумаков! Он вынужден терпеть и молчать.

После всей этой головомойки мать вытирает его колючим полотняным полотенцем, укладывает спать, укрывает хорошенько, чтобы, упаси бог, не простудился. Она еще несколько раз повторяет, что он растет, на ее несчастье, непутевым и что из него человека не выйдет. Тем временем зажигает свечу и усаживается на табурет, ставит латки на его разорванные штанишки.

А маленький проказник, прикидываясь спящим, осторожно высовывает из-под одеяла мокрую голову и, с трудом сдерживая смех, с хитрецой следит, как мать ловко накладывает новые заплаты на его штанишки и как постепенно утихает ее злость…

Он хорошо знает, что злость ее быстро проходит. Она только понарошку угрожает, что выгонит из дому, убьет. Это все неправда! Все соседки ему говорили, что мать любит его, пожалуй, даже сильнее, чем сестренок. Он ведь один-единственный сын у нее. Каждое утро, когда открывает глаза, нащупывает под подушкой свежую булочку с маком или бублик, которые мать берет в долг у соседа-булочника перед тем, как отправиться на работу. После того, как она до полуночи натрудится, словно лошадь, дома, еще ходит на кагаты и поздно возвращается оттуда, смертельно усталая, сразу принимается за неухоженных троих своих ребят — за него и двух сестренок. На заработки отца прокормить семью не могут. Вот ей и пришлось подставить плечо, пойти трудиться, чтобы как-нибудь свести концы с концами. К тому же отец давно ездит за тридевять земель от Меджибожа, на сахарный завод, и приезжает домой только по большим праздникам. Приезжает — это не то слово. Чаще всего ему приходится шагать пешком в дождь и непогоду. И он еще рад тому, что подыскал себе такую работу. Много лет он там трудится. Хоть заработки у него небольшие, но по привычке держится за свое место. Найти что-нибудь поближе? Он не из тех, которые любят каждый раз менять место работы. И к тому же кто не знает: червяк залезает в хрен, уверенный, что слаще овоща нет на всем свете…

Правда, вместе с работой, а особенно оттого, что частенько, шлепая в дождь и стужу на завод и домой пешком пятнадцать-восемнадцать километров в один конец, он приобрел тяжелый недуг. Какая-то странная задышка терзает, мучает его. И когда он останавливается, хватаясь за грудь, и начинает кашлять, кажется, душу вытряхнет, его кашель можно услышать по ту сторону Буга. И сколько мать ни лечила его всякими травами, какими когда-то в Меджибоже и всей округе исцелял людей знаменитый мудрец лекарь Балшем, — обладатель доброго имени, — сколько записок она ни бросала к подножию могилы чудотворца, умоляя его прислать мужу исцеление, ничто не помогало.

В своих письмах она просила немного: только лишь вернуть мужу здоровье, дабы не мучился так с кашлем и одышкой, и еще прибавляла, чтобы сделал из ее маленького разбойничка человека. Но чародей спал себе в могиле вечным сном неподалеку от своего именитого друга Гершелэ из Острополья и даже не думал выслушивать чужие горести и несчастья…

Вот и носится ее взбалмошный мальчуган как угорелый целыми днями по улицам, ошалело лазит по стенам крепости, творит черт знает что и живет себе, ни о чем не думая!

Мать никак не может с ним справиться. Какой-то дьявол, а не ребенок!

И что ты сделаешь, когда малыш видит отца только по большим праздникам? Если мальчик растет без надзора, разве может быть какой-нибудь толк? Муж еще ни разу за эти семь лет не снял ремня и не всыпал ему, чтобы сын почувствовал страх, боялся кого-нибудь. Мать он ни во что не ставит, на все ее крики внимания не обращает, одно расстройство — и только!

И она мучилась, не представляя себе, что вырастет из этого озорника.

«Трудный, тяжелый ребенок!..» — твердила мать, сокрушаясь. Правда, несколько успокаивало ее то, что сын обладал добрым характером, отзывчивой душой. Ты его ругаешь, бьешь, а он смеется! Ему весело! Помочь кому-нибудь из соседей — Алик первый! Кто-то в чем-то нуждается — парнишка тут как тут! И нет для него тяжелой, непосильной работы. Всем готов прийти на помощь, только не матери. К ее словам и мольбам глух и нем. В доме ничего делать не желает, а другим — с превеликим удовольствием. Поди образумь его!

Все мог вытерпеть от матери, все мог ей простить, только не то, что она постоянно жаловалась на него соседкам и утверждала: Алик трудный, тяжелый ребенок!

А скажите на милость, что это такое — трудный, тяжелый ребенок?

Он не был похож на тех откормленных маменькиных сынков, которые не в силах даже вскарабкаться на крутые стены, не могут пробежать пяти километров до станции, не в состоянии переплыть на противоположный берег Буга, неспособны укротить норовистого скакуна. Он, Алик, все это умеет! Да еще как умеет! Он ловок, как горный козлик. Легок, как орел. Мать, когда купает его и трет тело рогожкой, любит приговаривать: «Глянь на себя, изверг, ведь ты уже на человека не похож. Кожа да кости!..»