Учитель из Меджибожа
Шрифт:
Вот она расплывается, как в тумане, на какое-то время вдруг исчезает. И вместо нее появляется одетая в сверкающее белое платье его невеста, а в ее пышных волосах красуется огромная красная хризантема. Почему она так наряжена? Что за праздник ныне для нее? Это она его так встречает? Но ведь на полях еще кипит кровопролитная битва, столько солдат падает от вражеских пуль и осколков, реки крови еще льются на заснеженных полях. Санитарные поезда мчатся по бескрайним русским степям, а в переполненных вагонах искалеченные бойцы, полукалеки, и не все из них доедут живыми до госпиталей…
От сильного толчка и скрежета буферов Илья проснулся, широко открыл глаза, посмотрел на темнеющее окно…
А где же мать? Где невеста? Неужели это был сон?
Внизу, наверху, по бокам — куда ни кинешь оком — всюду лежали раненные, искалеченные солдаты, офицеры; все они перебинтованы, смотрят в окна, в потолок, такие молчаливые, удрученные, измученные. Кто-то стонет, кто-то зовет сестру, врача… Кто-то бредит во сне и кричит: «Чего остановились? Вперед, за Родину!», «Подавай снарядов, черт подери, танки слева!», «Воздух!», «Куда девались зенитки?», «Эй, чего маячишь там, на бруствере, снайпер тебя прихлопнет!»…
А ему только что такой славный сон приснился. Мать стояла вот здесь, рядышком… Невеста в свадебном наряде… Что ж это за примета? Что означает этот сон? Хорошее или плохое?
Боль все усиливалась, опять зажала в своих безумных объятиях. Илья чувствует, как жар бьет в голову, в лицо, до крови прикусил нижнюю губу, весь съежился и не своим голосом крикнул одно-единственное слово:
— Мама!..
Мама!.. Милая, родная мама! Так зовут тебя беспомощные малыши, которые еще нуждаются в твоей материнской груди, так зовут тебя и большие твои дети, когда им становится плохо…
Мама!.. Так получается, когда тебе очень уж трудно, ты немедленно обращаешься к матери за помощью. Подчас уходят месяцы, годы, и ты ее не вспоминаешь, забываешь написать ей открытку, прислать подарок к празднику. Но она не сердится. Добрая, сердечная мама, ты всегда все прощаешь своим детям, находя для них оправдание…
Илья казнился теперь, что, будучи на курсах, в Киеве, редко ей писал, даже не успел заскочить попрощаться. Но еще хуже то, что он не смог защитить ее от фашистских палачей. Они наверное ворвались в ее маленький домик там, в Меджибоже, вооруженные до зубов звери, разбойники с большой дороги, а он был далеко и не мог броситься на них, перегрызть им глотку и спасти любимую мать. И теперь его сердце разрывалось от боли и тоски, мысленно он просил у матери прощение. Как он жаждал теперь ее помощи! Как никогда он испытывал свою огромную вину перед пей, хотя и был тогда в бою, далеко от родного дома, не сидел сложа руки, не прятался от опасности. Много раз он шел на коварного врага, ходил в жестокие атаки, побеждал. А родную мать не сумел спасти, защитить. О, если б посчастливилось добраться до своего дома и встретиться с матерью, сестрами, друзьями! Может, платой за все его страдания, за кровь, пролитую на фронтах, наградой ему будет встреча с ними? Если б ему кто-нибудь мог сказать, что еще увидит мать, он сразу вылечился бы! И никогда больше не разлучался бы с ней! Все сделал бы для матери и искупил бы все свои грехи перед нею, большие и маленькие обиды, которые он ей когда-либо наносил.
Она ему когда-то рассказывала забавные и грустные истории о знаменитом земляке-чародее Балшеме, который еще около двухсот лет тому назад, бродя по Карпатам, набрался в горах мудрости и, вернувшись в Меджибож после нескольких лет тяжких скитаний, как бы заколдовал своих земляков, заговорил их навеки от мерзкого малхамовеса — ангела смерти как и само местечко и заверил жителей, что отныне они будут долго, долго жить! У него было какое-то светлое заклинание. Но не один этот чародей со своими заклинаниями сделал местечко живучим, а его население долгожителями. В этом ему помог и другой знаменитый земляк— Гершелэ из Острополья. Воодушевленные его вечными остротами, шутками, неиссякаемым оптимизмом и жизнерадостностью, неистребимым смехом, люди в самые тяжелые дни своей жизни не опускали головы, не унывали, верили в победу добра над злом, не поддавались унынию, не падали духом. Никогда не видели их мрачными, угрюмыми даже в самое тяжелое время и поэтому, как утверждают многие, никакой черт-дьявол к ним и местечку не мог подступиться. Люди знали все секреты долголетия, поэтому десятой дорогой обходила их смерть. Может, во всем этом заключается истина? Может, в этом и состоит главный секрет, что многие его земляки долгожители? А его самого, Илью Френкиса, давным-давно нарекли «потомком, наследником Гершелэ из Острополья», или «внуком Гершелэ из Острополья». Может, заклинание славного чародея и веселый нрав, шутки и остроты Гершелэ из Острополья помогут ему и выручат теперь из беды, и тяжелая туча, нависшая над его головой, пройдет стороной… Он выживет?
Неоднократно бывало — и он это знает, — когда мать являлась ему во сне, он быстро выкарабкивался из любой болезни, из любой беды.
С этими не покидавшими его мыслями раненый прибыл санитарным эшелоном в отдаленный сибирский город. На носилках его принесли в огромный госпиталь, уложили в просторной палате, где не было на широких окнах светомаскировки, где сновали по чистым коридорам озабоченные сестры и врачи. И Илья с первого часа почувствовал, что попал в теплые и заботливые руки.
Долгими мучительными днями и ночами колдовали над ним, пока наконец вырвали из неумолимых лап смерти.
Много, очень много бессонных ночей потребовалось людям в белых халатах, чтобы вернуть этому милому воину, закаленному в жестоких боях и скитаниях, жизнь.
Но это было лишь началом. Следовало восстановить его здоровье, поставить на ноги, сделать все возможное, чтобы скорее залечились раны.
Как ни бесилась, как ни буйствовала зима в этом далеком сибирском городе, ей ничего не оставалось, как уступить дорогу весне. Нежданно-негаданно сквозь лохматые свинцовые тучи пробилось солнце. Правда, не такое, что светит, да не греет, а настоящее, весеннее. И как-то сразу ожила вся округа!
А через несколько дней началась оттепель. Первая оттепель явилась добрым предвестником больших перемен, и вскоре заиграла всеми цветами радуги весна. И все вокруг постепенно начало оживать.
Затрещали льды на широкой реке. Заиграли под солнечными лучами первые потоки, вырвавшиеся из ледяного плена. Потрескались сизые громады льдин, заскрипели, ломаясь на части, словно какая-то невидимая сила разрубала их. И у песчаных отмелей начался «бой гигантов» — словно живые, громоздились, налетали друг на друга могучие льдины, трещали, раскалывались на части, теснились, крушили друг друга и, как живые чудовища, выбрасывались на берег.
А солнце неустанно трудилось. Под нежными яркими лучами нехотя отступала суровая зима с ее морозами, снегопадами, вьюгами.
Илья уже понемногу поднимался с койки и учился ходить при помощи костылей. Было мучительно больно, но желание скорее умчаться туда, где сражалась его дивизия, помогало преодолевать любую боль. Хотелось чем поскорее подняться на ноги. Из последних сводок, приказов, которые передавали по радио, да и по салютам, он узнал, что его дивизия, с которой он прошел такой тяжелый и славный путь, находится на Берлинском направлении. Какое счастье! Вот если бы он мог вернуться в свою часть, к своим друзьям!
Ему было невыносимо тяжело. Не ведая ни сна, ни отдыха, он тренировался: ходил, даже пробовал бегать, испытывал дикую боль, и все ради одного — чтобы поскорее отправиться туда, где начинались последние решающие бои, переместившись к сердцу вражеской земли. Илья хотел своими глазами увидеть, как захлебнутся в крови и в пламени фашистские палачи, хотел участвовать в этой битве, отомстить врагу.
Каждый вечер вместе с гурьбой раненых, которые уже кое-как передвигались при помощи костылей и палок, приникал он к радиоприемнику в ожидании известий с фронта. Сердце переполнялось гордостью за успехи однополчан. Не было ни одного приказа Главнокомандующего, где бы среди отличившихся соединений не значились его дивизия, его армия.