Учитель
Шрифт:
– Рупь двадцать.
– Сиди, дальше продавай, – Нечай махнул рукой. Наверняка, Радей Макару заплатил что-нибудь за то, что зеркало не взял.
– Стой. Сколько дашь?
– Три полуполтины, – Нечай достал деньги и подбросил их на руке, – людоедам скидка полагается. А то обижусь, да сожру кого-нибудь.
Макар боязливо посмотрел по сторонам.
– За рубль бери.
– За девяносто копеек.
– Шут с тобой. Бери за девяносто. А то ведь разобью рано или поздно! Не знаешь, чего Радей на дочку-то осерчал? – Макар хитро прищурился.
– Понятия
– А вот ленточки на лоб парчовые. И красиво, и не дорого. Шелком вышиты, между прочим.
– Недорого, это сколько?
– По два алтына.
– Да ты с ума сошел? – фыркнул Нечай, – по два алтына! Им красная цена – две копейки!
– Три штуки за десять копеек отдам. А у меня вот и для мальчишек есть. Они ведь у тебя писать учатся? Гляди, стеклянная чернильница. Тяжелая, специально, чтоб не опрокинули. Двадцать копеек всего.
– Пятнадцать, – поправил Нечай.
– Ну да, пятнадцать, – захихикал Макар, – я ее Афоньке вез, так он, жадюга, за гривну взять хотел. Ты, говорит, ее все равно никому не продашь. А я ему сразу сказал: Нечай Бондарев купит, он человек не жадный. У него ребятки писать учатся, ему нужно.
– Я жадный, – проворчал Нечай, – маме бы чего-нибудь теперь.
– А вот гребешок. Костяной, хороший. А брату ничего не хочешь? У меня пряжка есть для пояса – загляденье. Все вместе – тридцать копеек.
– Выжига ты. Давай, пряжку и гребень – за двадцать, и еще со всего скидку десять копеек. А то больно много получается.
– Уговорил! – махнул рукой Макар, – для хорошего человека чего не сделаешь!
Полева краснела и опускала лицо, заглядывала в зеркало робко, одним глазком, и, наконец, выговорила:
– Деньги тратишь…
– Мои деньги, хочу и трачу, – ответил Нечай.
Мишата хмыкал в усы – ему было приятно. И мама прошептала Нечаю на ухо:
– Так ей, стерве. Пусть теперь только раскроет рот. Мой сыночек всех любит, всем подарки дарит.
– Мам, ну дай посмотреть-то… – Надея дернула Полеву за рукав, придерживая на лбу парчовую ленточку.
– Ой, смотри, смотри, сколько хочешь! – засмеялась Полева, – не убудет!
Она сама подвела к зеркалу Грушу и приладила ленточку ей на голову. Груша кокетливо покрутилась, рассматривая свое отражение со всех сторон, и получилось у нее это гораздо естественней, чем у Надеи.
– Невесты! – вздохнула Полева, – красавицы! Вырастут – и Дарену за пояс заткнут.
Мишата кашлянул:
– Нечего наших дочек с Дареной сравнивать.
Малые грызли пряники, а Гришка с Митяем, забыв про сласти, разглядывали чернильницу из толстого синего стекла, подкладывая под нее перья, щепки, вышитые цветы на полотенце, а потом пошли во двор, смотреть на солнце.
– Разбейте только! – крикнул им вслед Нечай.
Но вернулись племянники очень быстро.
– Там приехали! – закричал с порога
– Там бояре приехали! – добавил Митяй, – на лошадях! К нам!
Мишата озабочено охнул и побежал открывать ворота, Полева кинулась к окну, мама испугалась, словно почувствовала неладное, и, вслед за детьми, вышла на крыльцо.
Но бояре – «гости» Тучи Ярославича – не стали заезжать во двор, их кони переминались с ноги на ногу на улице, а в дом зашел староста, приехавший с ними.
– Нечай, собирайся, – обеспокоено сказал он, – Туча Ярославич тебя к себе требуют. Лошадь прислал, чтоб ты по свету до него добраться успел.
– Что? – спросил Мишата, взбежавший на крыльцо, – это из-за схода?
– Из-за схода, из-за схода, – кивнул староста, – очень осерчали… Быстро, говорит, тащи его сюда, я с ним разберусь. И мужикам передай, говорит, что сам до всего дознаюсь, никакой пощады пусть не ждет.
– Ой, – вскрикнула мама, – ой, да что же это! Мой сыночек, он же никакой не оборотень, на сходе же решили! Мишата, Мишата! Поезжай с ним, хоть какая-то заступа!
– Нет, Туча Ярославич не велел, – оборвал ее староста, – никаких, сказал, защитников, сам разбираться будет.
– Да как же он разберется? Откуда ж он знает про моего сыночка?
– Не бойся, мать, – староста вздохнул, – Туча Ярославич – человек справедливый, зряшную напраслину слушать не станет. Сказал: разберется – значит, разберется.
Нечай поспешил одеться, чтоб не видеть, как мама начнет плакать, поцеловал ее в щеку и вышел из дому, потянув за собой старосту.
– Ну? Где лошадь? – спросил Нечай, натягивая шапку на уши.
«Гости» Тучи Ярославича недовольно посмотрели на него сверху вниз, а Ондрюшка, которого Нечай как-то валял по полу, спрятался за спинами товарищей.
Староста подвел к нему знакомую резвую кобылку, и Нечай неохотно полез в седло – он бы с большим удовольствием прошелся до усадьбы пешком.
«Гости» же, как нарочно, сорвались с места в карьер, и, пока Нечай разбирал поводья и осваивался в седле, выскочили в поле. Он решил, что никуда не спешит, и потрусил за ними легкой рысью. Солнце еще не село, но уже скрылось за избами Рядка, и вскоре бояре вернулись назад с криками:
– Ну? Что ты тянешься? Стемнеет скоро! Хочешь по лесу в темноте ехать?
Нечай пожал плечами:
– А что нам, людоедам? В темноте даже лучше…
На этот раз боярин принимал его в большом доме, в просторной комнате, которую именовал «кабинетом». Нечай замялся, прежде чем ступить на мохнатый ковер, которым был устлан почти весь пол «кабинета», но его подтолкнули в спину, и на всякий случай он все же снял шапку. Туча Ярославич сидел напротив входа посредине широкого и длинного стола, перед ним из чернильницы торчало красно-зеленое пушистое перо, лежали счеты и – Нечай не мог ошибиться – листы с отчетом старосты. Боярин поднял голову и знаком велел своему «гостю» прикрыть дверь.