Учительница
Шрифт:
Оля мягко сказала, дружески улыбаясь, чтоб смягчить суровость своих слов:
— Я где-то читала — кто не уважает других, тот не способен уважать себя. Быть справедливым к себе — это раньше всего справедливо относиться к другим. В справедливом отношении к окружающим тебя раскрываются лучшие твои черты. Это и есть быть справедливым к себе — развивать то хорошее, что в тебе заложено. Я знаю, вы снова скажете: учителя рационалисты. Николай Александрович, как вы можете говорить о справедливости, когда сами так нехорошо поступаете с другими? Бывшая ваша жена — она к вам не вернется, вы сами это говорите. Зачем вам нужно так усложнять ее жизнь? Из мести, из обиды? А разве справедливость — это обида и месть? Мне неприятно, что такие мелкие чувства командуют вашими поступками.
Он покраснел и отвернулся. Минуту ей казалось, что он грубо оборвет ее, крикнет: «Кто дал вам право лезть в мою душу?»
— Ну, и что же — вы не уважаете меня за это?
Она ответила прямо:
— Не уважаю, Николай Александрович.
Она добавила с глубокой искренностью:
— Как это не похоже на вас, если б вы знали, — ваше отношение к жене.
Он колебался, не знал — рассердиться и встать или продолжить этот разговор. Он с усилием сдержал раздражение, поглядел на нее. Он увидел сожаление в лице Оли, добрую грусть. Он засопел, криво усмехнулся, поддаваясь выражению Олиного лица больше, чем ее словам.
— Вы учительница по призванию, Ольга Ивановна. Ведь это что? Вы стараетесь и во мне поднять лучшие мои черты. Так сказать, заронить на прощание доброе семя в мою душу.
— Да, — сказала она просто. — Разве это плохо, Николай Александрович?
Он молчал, сердито всматриваясь в сияющую тундру. Оля опустила голову. Она успела привязаться к этому странному и неустойчивому человеку. Оля тихо вздохнула — вот и это пройдет, как многое уже прошло. Но она будет вспоминать эти недели — совместные поиски, долгие беседы под ночным солнцем. Нет, она не влюблена, глупости, — кусочек ее сердца он все же увезет, искреннее чувство дружбы.
— Я напишу вам, — сказал Угаров. Он вдруг улыбнулся ласковой улыбкой, снова что-то ребяческое и наивное проступило в его лице. — Только и вы пишите мне — взялись перевоспитывать взрослого дурака, доводите дело до конца.
Из палатки вышли выспавшиеся Ергунов и летчик. Летчик махнул рукой, показывая на самолет.
— Я все же думаю, что вы рассоритесь с Заполярьем, — проговорил Угаров, возвращаясь к старой теме. — Все эти ваши справедливости по отношению к другим действуют, пока вы одна, — с собой можно не посчитаться. Но наступит час решения, будет не до слов. Появится у вас муж, детей потянет на свежую травку — тогда сами увидите, в чем справедливость.
Она улыбнулась, пожимая его руку.
— Зачем такие крайности, Николай Александрович? Из Заполярья я, конечно, уеду, а ссориться с ним не буду.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ЧАС РЕШЕНИЯ
1
Оля уже привыкла к разочарованиям, старалась не поддаваться дури: будет письмо — хорошо, не будет — не надо. Письмо пришло только через месяц, путь был окружной — через Дудинку. Угаров сообщал, что его находки произвели большое впечатление в Норильске, с окончанием темного периода к ним приедет инженерная партия, уже без него — оценивать мощность месторождения. Сам он занялся камеральными работами, зиму проведет в Норильске: «Вы даже не знаете сами, Ольга Ивановна, до чего вы были правы. Я часто вспоминаю вас, а вы?» Она ответила шутливо и дружественно. Второе письмо от него примчалось через две недели — на Хатангу открыли почтовую авиатрассу, можно было налаживать переписку. Еще недавно — нет, страшно давно, в молодости — она замирала, принимая письма, гадала, не от Сероцкого ли они. Сейчас она не замирала, но улыбалась, знала — хорошее письмо от хорошего человека. Человек этот, однако, с каждой строчкой становился ближе. Если пурга задерживала самолеты, она скучала и тревожилась — не за него, за письма, она знала, что они где-то лежат в ожидании летной погоды. И еще одно она знала, Угаров тосковал без нее, ему не хватало ее дружеского голоса. «Теперь я со всем старым грузом разделался, — делился он новостями. — Вы были правы — в тысячу раз легче быть справедливым. Умершие связи удел мертвецов, пусть мертвецы сами себя хоронят, — а мы — живые. Вчера я встретил Нину и Андрея, я проводил их, мы смеялись — честное слово! Ах, как мне хочется вас увидеть, моя дорогая Ольга Ивановна!» Она положила это письмо на колени, грудь ее дышала легко и радостно. Она понимала Угарова, ей тоже хотелось его увидеть.
В Дудинку на зимнюю сессию она прилетела на рейсовом самолете. Селифон и Тоги были вызваны на окружную партконференцию — они летели все вместе. Среди прочих сообщений она рассказала в своем выступлении, как школа и местный комсомол помогали геологам в разведке, это заинтересовало всех. Вечером ее с Селифоном вызвали в исполком, попросили рассказать подробнее.
— Ну, поздравляем, поздравляем, — сказал председатель, довольный. — Конечно, и мы кое-что сделали,
— Нельзя ли, чтоб этот дядя пораньше нами заинтересовался — до рудника, — попросила Оля. — Нам нужно коровник заводить и некоторые машины — моторные лодки, вездеходы, аэросани. Совсем по-другому кочевье пойдет с машинами. А от вас только приемника дождались, да ручных часов в магазин — вся техника.
— Еще капроновые сети и швейные машины, — спокойно добавил председатель. Он подумал и предложил: — А почему не попросить их взять над вами шефство? Такому здоровому предприятию это пустяк, над авамскими колхозами они давно уже шефствуют, пускай и вас прихватят. А рудник, конечно, пойдет только через несколько лет, тут вы правы. — Он решил: — Свяжусь с ними, дам вам знать.
Оля возвратилась в становье и написала Угарову, что скоро нагрянет к нему в гости — подписывать договор о шефстве. В увлечении она даже поставила срок — март. Март прошел, за ним апрель, потянулся май — только тогда прибыла обещанная бумажка от председателя исполкома. Мощный промышленный комбинат соглашался принять под свою руку затерянное на Крайнем Севере селение, он приглашал представителей колхоза приехать.
На заседании правления была выбрана делегация — Тоги и Оля от колхоза, Недяку, Ядне и Аня от комсомола. Недяку предложил кружной путь — самолетом на Дудинку, оттуда железной дорогой в Норильск, сам он еще не летал и не ездил в поезде. Его горячо поддержал Ядне. Тоги стоял за аргиш, к нему присоединилась Оля.
— Летать вы еще успеете, не все сразу, — сказала она разочарованному Недяку и Ядне. — И по железной дороге покатаетесь. Лучше приехать на оленях, в национальных костюмах — покажем кусочек нашего быта. И надо торопиться, пока реки не вскрылись — опередить весну.
Опередить весну не удалось, дорога шла на юго-запад — весна летела навстречу. Идти было нелегко, всем пришлось потрудиться. Особенно тяжким оказался путь сквозь хребты Путорана — узкие долинки взметались вверх, вершина лезла на вершину, приходилось искать кривушек — санный путь раскис. А потом они увидели город — он лежал на дне созданной горами чаши, это было цветное пятно зданий, красные четырехугольники заводов, окутанные дымовым туманом. Ничем он не напоминал черную деревянную Дудинку, центр округа. Светлый, обширный, многоэтажный, улицы прорезали его на многие километры, как каналы, они вливались в правильно очерченные площади — таков был этот город. До них, за многие десятки километров, донесся его голос — гудела мощным басом ТЭЦ. Они скатились вниз, плутали в лесах, выдирались на озера — из озер вытекала река, подходившая почти к самому Норильску, по льду было легче идти. Но скоро пришлось убираться со льда на берег — показались первые разводья, река готовилась вскрываться. Теперь город давал знать о себе не только голосом ТЭЦ и дымами заводов, высоко поднимавшимися в небо, — его, как всякую столицу, окружали младшие города и поселки, он начинался с далеко выброшенных предместий. По тундре, через лесок, шагали мачты высокого напряжения, на берегах реки Норилки возникали селения — крестовины радиостанций, базы, затоны. Потом открылся большой поселок, Валек — аэровокзал, пристань, трехэтажные каменные дома, приземистые бараки, неизбежные дощатые балки. Аргиш вел Тоги, он лихо выкатил на шоссейную дорогу, еще покрытую снегом, помчался по ней — сзади бежали мальчишки. Тоги тут же пришлось спасаться на обочину — по шоссе с диким рычанием мчались семитонные «МАЗы», олени начинали пугаться, сам Тоги чувствовал себя не очень хорошо — в Дудинке подобные страшилища встречались редко, а других городов он не знал. Еще через некоторое время аргиш остановился — после того как они проехали совхоз, снег на шоссе исчез, под полозьями нарт скрипел асфальт.
— Нельзя ехать, Ольга Иванна, — сказал огорченный Тоги, — олени не вытянут.
— Пойдем пешком, — решила Оля. — Конечно, асфальт не трава, тем более не снег, но нарты без нас они потащат.
Так они шли рядом со своими нартами — олени с трудом тянули их по шершавому асфальту. И снова за ними бежала толпа детишек, останавливались и взрослые — в этом заполярном городе олени были более редки, чем автомашины, поезда и самолеты.
— Олешки, смотри, олешки! — кричали дети в восторге, выбегали на мостовую, старались похлопать животных по спине — таких озорников Тоги сурово отгонял хореем.