Учительница

Снегов Сергей Александрович

3

Оля не узнавала Красноярска. Память сохранила низенькие угрюмые домишки, плохо замощенные тротуары, пыль и темноту вечерних улиц. Оля вспоминала собачий лай — псы надрывались за каждыми воротами, было страшно ходить. А сейчас на главном проспекте поднимались многоэтажные дома, не было ни деревянных ворот, ни псов. Он не был так красив, так сконцентрирован, этот старый город, как тот, молодой, что вознесся на севере, — старина, оттесненная в углы, прикрытая громадами нового, еще боролась, еще путалась под ногами. Но она была обречена, все помолодело и похорошело здесь. Оля оставила вещи в гостинице, наскоро перекусила и отправилась бродить. Был ранний час, город только просыпался, тополя важно шумели. Выйдя на

берег Енисея, Оля узнала по-настоящему старый Красноярск — нет, город еще не повернулся лицом к своей великой реке, он по-прежнему отгораживался от нее заборами, барьерами уборных и дровяных складов. Она шла вдоль обрыва, всматривалась в реку. Река грохотала и звенела, как цех завода, по ней мчались катера, проплывали теплоходы, проносились глиссеры, тащились баржи. Она оглушала гудками, свистками, склянками, тяжелым дыханием заводов, раскинувшихся на правом берегу, — Енисей стал другим, это был клокочущий котел, не прежняя величественная пустыня. Оля пошла дальше, узнала трехэтажную коробку — археологический музей, снова изумилась — тенистый бульвар раскинулся на месте прежних огородов и свалок. Не было и деревянного сарая — пристани, над Енисеем возносилось высокое здание со шпилем. Но если архитектура на берегу и изменилась, то старые порядки, похоже, еще господствовали в этом уголке — на песчаном пляже, рядом с колоннадой речного вокзала, под тополями и статуями бульвара, валялись чемоданы и тюки, на них сидели люди, всматриваясь с надеждой в каждое судно. Оля грустно глядела на них — так и она некогда сидела и волновалась, засыпала у холодной воды. Она вспомнила Мотю, Павла, Сероцкого, ее сердце сжалось, ей захотелось еще раз встретиться с молодостью своей хоть на часок. Что бы она им сказала, как бы они поглядели на нее, Мотя заплакала бы, Павел выругался — он скрывал под бранью свои хорошие чувства, он их стеснялся. А Сероцкий — он протянул бы ей руку, проговорил: «Олечка, сколько лет, сколько зим!», ласково улыбнулся, глаза его, живые и теплые, как руки, дотронулись бы до нее…

Она оторвалась от своих мечтаний, направилась к стоянке автобуса. К вокзалу подъехало такси, Оля в испуге отпрянула — из машины вылезал Сероцкий. На секунду отчаянное желание бежать овладело ею, но у нее не хватило сил и было поздно — он повернулся к ней. Изумление и радость звучали в его голосе. Он торопливо схватил руки Оли:

— Ольга Ивановна, вот так встреча — всего мог ожидать, но не вас. Что с вами — вы так бледны?

Она призналась со смехом:

— Вы меня испугали. Я только что думала о вас, и вдруг — вы! Так странно снова встретить вас в Красноярске.

Он удивился:

— Почему странно? Я ведь постоянный житель Красноярска. Перешел на оседлость — не всю же жизнь кочевать. А вы сюда в отпуск, конечно? Разрешите, я вас провожу? Вы в гостинице?

— В гостинице, — ответила она.

Он взял ее под руку, они поднимались к главному проспекту. Сероцкий потребовал:

— Рассказывайте о себе — век вас не видел.

Она возразила весело:

— Раньше вы рассказывайте — я ровно столько же вас не видела.

Он согласился, он был таким же покладистым. И улыбался он так же, и та же родинка сидела на его щеке, только зубов у него прибавилось — вставные — да еще морщин и седины. И одет он был по-другому — скромно и просто. Да, Ольга Ивановна, вот так и проходит жизнь, встретишься разок в десять лет — событие. Собственно, что говорить, жизнь его, сказать по правде, не вышла — с женой он живет теперь довольно мирно, двое детей имеются, неплохой заработок, а не то. Самого главного нет — плодов собственного труда. Метался по стране, ко всему прикасался, обо всем имеет понятие, но ни во что глубоко рук своих не погружал. Нету настоящей жизни, и рассказывать нечего.

Оля запротестовала:

— Неправда, я помню — вы очень интересно рассказывали.

Сероцкий невесело улыбнулся. Это было новое в нем — унылость.

— О других, Ольга Ивановна. Вот вся моя жизнь — повествование о чужом труде, чужих терзаниях, чужих успехах.

Оля заметила сочувственно — ее тронула искренность его печального рассказа:

— Вы и раньше жаловались, что вас не хватает на любовь — это чувство оседлых людей, а вы — принципиальный кочевник. Так вы говорили, правда?

Он серьезно поглядел на нее.

— Один раз я любил, Ольга Ивановна. И вы знаете кого.

Оля молчала, догадываясь, какой будет ответ, она страшилась его. Сероцкий закончил — торжественно и печально:

— Вас, Ольга Ивановна. Одну вас я любил в своей жизни, только слишком поздно понял это — в этом было мое несчастье. — Он промолчал, ожидая ответа, потом продолжал: — Русский мужик задним умом крепок, я особенно. Вы не поверите, сколько я думал о вас. Но вы не отвечали на мои письма, это могло быть только в одном случае — если вы вышли замуж. Я решил — незачем мне разбивать ваше счастье, за плохого человека вы не могли бы выйти, в этом я был уверен.

Оля вслушивалась в его слова, видела дни той зимы, свои одинокие слезы, свое отчаяние. Нет, и сейчас он ничего не понимал, он видит только одну причину — замужество. Он любил, не зная ее, не разбираясь ни в поступках, ни в чувствах ее — что же это за любовь?

— Неужели я ошибся? — спросил он — его взволновало ее молчание, он угадывал в нем что-то важное.

— Оставим все это, Анатолий, — сказала она. — К чему ворошить старое — хорошего не вернуть, а плохое — пора забыть.

Он настаивал:

— Скажите мне только одно — вы замужем? Правду я угадал — вы счастливы?

Она ответила, не покраснев и не дрогнув голосом:

— Да, я замужем и счастлива.

Они дошли до угла — она видела высокий дом, ей нужно было туда. Оля протянула Сероцкому руку, сказала приветливо и равнодушно:

— До свидания, Анатолий, я очень рада, что встретила вас.

Она вздохнула с облегчением, когда он отошел. Это даже лучше, что они увиделись, она проверила себя — воспоминания о нем волновали ее, не он сам. Прав Николай — оставим мертвецов мертвым, а она — живая.

Оля медленно поднималась по лестнице, настоящее волнение поразило ее, совсем не такое, как при встрече с Сероцким. Год они не виделись с Угаровым, как он встретит ее? Они расстались дружески, он пожал ей руку, писал хорошие письма, они не походили на то, что наговорила ей Нина Николаевна. Встреча будет такой же теплой, как расставание, — он встанет, улыбнется, скажет, пожимая руку: «Ольга Ивановна, какими судьбами!» Это будет хорошая встреча, зачем требовать невозможного — ей хватит.

Оля постучала в дверь. Она увидела Угарова, он разговаривал с высоким худым человеком. Угаров прервал разговор на полуслове, побледнел, кинулся к ней, вскрикнул громко и растерянно. Так и она когда-то встретила Сероцкого, она могла это понять. Он повторил ликующе: — Оленька, родная моя, ты!

Она обняла его, закрыла глаза, прижалась к нему.

4

Самолет сперва покружился, потом сел в стороне от становья. Моторы его еще оглушающе ревели, а на крылья и фюзеляж уже карабкались бесстрашные ребята. Первым вылез Ергунов, за ним показался Федюха. Ергунов, смеясь, размахивал руками — приветствовал знакомых. Заметив Олю, он заторопился. Подойдя, он радостно сказал:

— Получайте послание — в собственные руки. Расписки не требуется — у нас без бюрократии. Ну, как жилось в наше отсутствие, медведи не набегали?

Оля видела, как он — будто бы случайно — обвел любопытным взглядом ее фигуру и, поняв, что она заметила его взгляд, смутился и отвел глаза в сторону.

— Спасибо, ничего жили, — ответила она, стоя перед ним, — тоже смущенная и неловкая. — Где уж медведи у нас? С тех пор как появилась радиоточка, они удрали к полюсу — громкоговоритель действует им на нервы.

Он продолжал еще веселее, по-прежнему не глядя на нее:

— Значит, так — вылетаем в полночь. У вас, конечно, все увязано — постели, книги и всякое прочее? А то, пожалуйста, все десять пальцев к вашим услугам.