Удар блокируют ударом
Шрифт:
– Но, может, в другой город? – не оставлял надежды Васько. – Хотя бы Винница, там легче обеспечить вашу безопасность…
– Все, Николай, сняли тему, – стукнул ребром ладони Богданович. – Больше и говорить не буду. Олег, – посмотрел он на Спадарчука, – сегодня же пускай еще раз объявят по новостям о моей поездке во Львов.
Васько сцепил челюсти, но ничего не сказал. Спадарчук уже строчил в блокноте.
– Так, что-нибудь еще у вас ко мне есть? – отрывисто спросил Федор Викторович.
Оба присутствующих переглянулась, покачали головами.
– Все тогда, свободны.
Оставшись один, Богданович отложил бумаги и какое-то время сидел, глубоко задумавшись.
Васько без имеющихся на то серьезных оснований пугать не будет. Он был хорошим специалистом, с солидным опытом работы в тех еще кадрах. И – человек преданный, в чем Федор Викторович имел возможность убедиться не раз. Последовать его совету и отменить поездку? В общем, изменение планов – не такая уж необычная вещь в жизни политика, можно найти тысячу отговорок, и люди поверят.
Но эта поездка была стратегически важна. Встретиться лично с теми, кто рвется вычленить Западную Украину из состава страны и присоединить ее на веки вечные к НАТО и Евросоюзу, заявить перед лицом всего мира, что это гибельный путь для украинского народа, убедить несогласных в очной схватке и выхватить инициативу у «померанцевых» – когда еще представится такая возможность?
Нет, надо ехать. Какой бы реальной ни была угроза, отсиживаться в Киеве нельзя. Его отказ – не только локальное поражение бело-голубых. Это проигрыш по всем пунктам, потому что данная один раз слабина неизбежно приведет к ослаблению позиций в целом. Федор Викторович всем своим жизненным опытом знал опасность отступления в тот момент, когда надо наступать изо всех сил. И что в этом случае будет значить угроза его жизни перед упущенным навсегда шансом спасти страну от надвигающейся катастрофы? Тогда и жить не стоит.
Решив этот вопрос для себя окончательно, Богданович придвинул бумаги, одну за одной подписал и позвонил секретарю.
– Скажите, чтобы подавали машину. Я еду в Конституционный суд.
Поправив перед зеркалом галстук, он медленно, твердо вышел из кабинета к дожидавшимся его однопартийцам и многочисленным референтам. Лицо его хранило непоколебимое спокойствие. И все, глядя на это лицо и рослую, атлетическую фигуру, видели, что он готов идти до конца и вынести на своих плечах любую ношу, взваленную на него исторической необходимостью и собственным честолюбием.
Польша, Подкарпатское воеводство В предгорьях Восточных Карпат, в полусотне километров от украинской границы притаился на склоне поросший буком и сосной горы небольшой частный пансионат. Местечко было райское. Чистейший воздух, девственные леса, кристальной чистоты ручьи и небольшие, бегущие в каменистых берегах речушки. Утром гремел разноголосый птичий хор, вечером устанавливалась благостная тишина, невозможная в сутолоке городов. Тот, кто имел счастье побывать здесь и задержаться хотя бы на несколько дней, долго потом вспоминал с мечтательной улыбкой эти места и говорил, что то были лучшие дни в его жизни.
Пансионат назывался «Старая сова». Принадлежал он пани Барбаре Видлевской. Это была свежая еще женщина семидесяти с небольшим лет, высокая, строгая, несколько чопорная и крайне предупредительная к своим жильцам. Любая мелочь, любая самая ничтожная просьба находили быстрый и действенный отклик у пани Барбары – и всегда в пользу клиента.
Неудивительно, что жильцы чрезвычайно высоко ценили организованный в пансионате сервис и платили немалые деньги за возможность занять комнату в одном из двух его этажей.
Помимо прекрасного обслуживая, «Старая сова» славилась кухней, где царила толстая, румяная Юстыня, бессменный повар пансионата на протяжении последних десяти, не то пятнадцати лет. Готовила она не невесть что, в основном простые национальные блюда, вроде фляков, или тушенной в соусе телятины, или запеченной дичи с кореньями. Но все, что выходило из-под ее пухлых, быстрых рук, отличалось такой сочностью и свежестью, таким густым и пряным ароматом, что искушенные жильцы пансионата – а народ здесь живал не бедный, поездивший по свету – в один голос пели осанну ее кулинарным талантам и клялись, что ни в одном уголке мира не едали так вкусно и, главное, здор?ово для своего пищеварения.
Обязанности горничной исполняла Казя, маленькая, неутомимая, как муравей, пожилая девушка, которую пани Барбара взяла когда-то из детдома. Казя была до исступления предана своей хозяйке и содержала дом в образцовой чистоте, умудряясь оставаться невидимой и неслышимой для гостей.
Дворником, шофером и сторожем был Адам, человек огромного роста и огромной силы, молчаливый до такой степени, что жильцы считали его глухонемым.
Другой прислуги в «Старой сове» не держали, полагая, что лишние люди – лишние проблемы. Главной заповедью пансионата числилось сохранение в тайне всего, что бы в нем ни происходило, и потому здесь служили только абсолютно надежные люди.
На сегодняшний день у пани Барбары жили пятеро постояльцев. Четверо из них приехали раньше и наслаждались чистотой воздуха кто вторую, а кто уже и третью неделю.
Пятый явился только вчера.
Еще две комнаты временно пустовали, дожидаясь своих жильцов.
К завтраку собрались все. Хозяйка восседала на торце длинного прямоугольного стола, за которым всегда дружной семьей трапезничали ее гости.
Напротив нее, как бы во главе благородного собрания, помещался пан Юзеф Курильчик, высокий сухощавый старик, неутомимый ходок по горам и любитель козьего молока. Он жил в лучшей комнате на втором этаже и каждое утро придирчиво наблюдал с террасы за тем, как Адам выгоняет коз на поросший густой травой горный склон.
Справа от него сидели: пан Антон Кусь, посланец из Киева, и пан Анджей Рудский, политик из Варшавы. Оба они жили на первом этаже, что отнюдь не являлось ущемлением их прав, ибо комнаты первого этажа ничем не уступали верхним. Достаточно сказать, что сама пани Барбара жила на первом этаже.
Напротив пана Антона и пана Анджея сидели Андрей Данилович Лукашук, прибывший вчера вечером из Львова, и отец Павел, представитель Ватикана.
Только что Юстыня внесла поднос с дымящейся кастрюлей и поставила на столик, стоящий в стороне от обеденного стола.