Удар мечом
Шрифт:
По пыльной дороге мальчишки гоняли тряпичный мяч, совсем как в ее родном селе. Они дружно загалдели, увидев учительницу. На скамейках у домов сидели принаряженные молодицы. Степенные отцы семейств, одетые, несмотря на жару, в темные костюмы и сапоги, солидно попыхивали трубками. С учительницей здоровались приветливо: учитель – первый на селе человек.
Мария Григорьевна за селом свернула на боковую тропинку, что вела к озеру, к заброшенным торфоразработкам – дальше в лес. Остап уже ждал Зоряну у старого каменного памятника. Когда-то вельможный польский пан приехал вместе с подпанками в эти места поохотиться и повеселиться. Пока пан пугал уток в камышах, челядь расстелила на пригорке скатерти, поставила вина. Паны пировали, а по озеру на лодке плавали музыканты, играли вальсы и полонезы. Тайком тоже прикладывались к бутылкам. Перевернулась лодка, пошли музыканты на дно. Никто не выбрался. На том пригорке и сложили им памятник. Об этом поведал Зоряне Остап, когда шли они лесом. Путь предстоял неблизкий, поэтому они не торопились, чтобы не устать раньше времени, шли размеренным, экономным шагом. Остап был без автомата, и вряд ли кто заподозрил бы в этом черноволосом медлительном хлопце бандита-бандеровца.
Он прекрасно знал лес. Вот и сейчас Остап рассказывал Марии, что самыми первыми зацветают весной мать-и-мачеха, гусиный лук, сон-трава. На глинистом откосе он отыскал побеги с большими листьями, протянул Марии. Девушка притронулась: сверху гладкие и прохладные, снизу теплые и пушистые.
– Потому народ и называет мать-и-мачехой: холодные, жесткие, как мачеха, ласковые, теплые, как мать.
– Мирный ты человек, Остап. Добрый бы из тебя садовник вышел. Или лесник. А ты за автомат взялся…
Блакытный молчал. Он приходил теперь на условленные места в чистых сорочках, побритым и принаряженным. С весной стало легче жить в лесу, можно было и выкупаться в озере и постирать. Зорина обратила внимание на эту перемену, пошутила:
– Уж не надумал ли жениться?
– А что ж, – лениво ответил Остап, – и мы же люди.
– Ну какой ты человек? По лесам блукаешь, людей губишь…
Остап вспыхнул, сердито засопел, ускорил шаг.
– Так и до вечера недотелепаемся…
Потом вдруг сказал горячо и взволнованно:
– Бьешь под сердце. Сама не лучше меня. Чего полезла в петлю? Мне-то что, я с войны свою долю с лесами связал, а ты?
– Не было у меня другого выхода, – тихо ответила девушка. – Не себя, детишек не могла под ваш нож подставить. Убили бы, как Стафийчук грозился!
– Он бы убил…
Остап помрачнел. Давно вели они между собой такие откровенные разговоры. А поводом послужила листовка, которую случайно увидела Зоряна у Блакытного.
…Было это на лесном хуторе у Скибы. После первого визита Зоряна не раз пробиралась лесом к усадьбе Тараса. Лучшую зачепную хату найти было трудно.
Однажды ее вот так же, как сегодня, сопровождал Остап. Пока Зоряна вела переговоры с Шуликою – осторожным и напуганным облавами бандитом из дальнего Бурлацкого леса, – Остап сидел на скамеечке, зорко посматривал по сторонам. Потом достал из кармана листок бумаги, начал читать, водя пальцем по строчкам. Зоряна тихонько вышла из хаты, заглянула через плечо Блакытного: «…сдавайте оружие, выходите из лесов… Если на вашей совести нет…» – разбирал по слогам Остап. Увидев учительницу, он поспешно сунул листовку в карман.
– Поздно. Видела. – Она спокойно смотрела на бандеровца.
– Иди донеси! А то, может, сама пришьешь?
– Тише, скаженный. – Зоряна взмахом бровей указала на окна хаты. – Потом поговорим. А сейчас марш в лес, охолонь…
Было уже поздно, в ненастье упала ночь на лесной хутор внезапно. Зоряна решила заночевать. Хозяин отправил ее и Остапа спать на сеновал, кинув туда два кожуха: «Больше нет, не обессудьте». Остап привычно разровнял душистое сено, пахнущее мятой, чабрецом и еще какими-то травами, названий которым Зорина не знала. Кожухи он протянул девушке:
– Заворачивайся и ложись. Ночи еще холодные, как бы не продрогла.
– Стели на двоих – один кожух вниз, другим укроемся. Не погрыземся, в одной стае ходим…
Они лежали в темноте – спина к спине, – чувствуя дыхание друг друга. Молчали. Сквозь худую крышу виднелись клочки растревоженного непогодой неба, влетал порывистый ветер, и тогда сено шуршало, шевелилось, будто тянулось к небу и к ветру.
– Как в могиле лежим, – первым не выдержал Остап. Он повернул голову к Марии. – Скажешь Стафийчуку, Зорина?
– А то! Может, убьешь?
– Не могу. Но Стафийчук узнает – не простит.
– Не такой он всесильный, твой Стафийчук. Тоже мне герой нашелся…
Скрипнула дверь, кто-то вышел во двор, мягко шлепая сапогами по траве.
– Не спит хозяин. Видно, неспокойно на душе.
Остап прислушался к звукам во дворе. Долгие месяцы лесной жизни научили его воспринимать мир на слух так же уверенно, как и глазами. И сейчас он точно определил, что делает Скиба, хотя и не видел его.
Скрутил цигарку. Закурил. Потоптался на месте. Проверил, заперта ли калитка. Но вот Скиба почему-то затаился. Это встревожило Остапа, он потянулся к пистолету, который положил сбоку, у бедра – так можно стрелять моментально. Девушка придержала его руку:
– Затихни.
В проеме показалась голова Скибы. Он долго всматривался в лежащих неподвижно Остапа и Зорину и, только убедившись, что они спят, так же тихо спустился вниз.
– Проверяет…
– Не такой уж он всесильный, твой Стафийчук, – возвратилась к прерванному разговору Зорина. – Надумал выходить из леса? – вдруг напрямик спросила она.
– Не знаю, ничего не знаю… Хоть так, хоть эдак – один конец!
В словах Остапа прозвучала тоска. Девушка успокаивающе провела рукой по его волосам, неожиданно спросила:
– Боишься смерти?
– Боюсь…
– А как других убивал?
– Нет на мне чужой крови. Пока нет.
Бывают ночи, как и людские характеры, – неспокойные. От них не спрячешься в себе. У кого воля сильная, тот молчит до рассвета, сжав зубы. Другим обязательно надо выговориться.
…Остап говорил прерывисто, сбивчиво, боясь, что его сейчас перебьют и останется камнем на душе недосказанное. Это была обычная история полуграмотного сельского хлопца, батрака богатых хуторян, обманутого звонкими националистическими лозунгами.