Удар мечом
Шрифт:
У него были свои счеты с комендантом. Но сейчас он думал только о том, что не должен, не имеет права промахнуться, хотя и легли между ними два километра. Если промахнется, комендант не станет дожидаться второго выстрела, укроется за вездеход, – там его не достать.
Глазам больно – они устали.
Солдаты замерли, два офицера, выкидывая ноги, пошли навстречу друг другу.
…Дальность полета пули – три километра, прицельная дальность стрельбы – две тысячи метров. Планка на прицеле была отжата до отказа…
Офицеры сошлись точно у середины солдатского прямоугольника, остановились, приложив руки к козырькам…
И тогда он нажал на спусковой крючок. А потом уходил к лесу, не пригибаясь, во весь рост – он свое дело сделал, теперь скрываться было нечего. Партизанская пуля навылет прошила фашистское сердце. В лесах и селах об этом выстреле сложили легенды…
У него были свои счеты с комендантом. Это его имя было выбито дружками у самой вершины памятника: «Гафийка + Данько = любовь». Это его любовь измордовал фашистский кат. Данила Бондарчук отомстил, как подобает мужчине, – кровь за кровь…
– Данила Бондарчук, комсомольский секретарь? – не сразу поверил Остап Блакытный.
– Он после стал секретарем – как из леса вышел.
– В него наши недавно стреляли?
– Лежит Данила в больнице, пуля рядом с сердцем прошла…
Остап обхватил голову руками.
– Если бы я знал все это раньше…
– То что бы ты сделал?
– Предупредил Данилу… Я ведь, выходит, его вечный должник.
– У тебя будет еще возможность отдать свой долг Даниле.
Она сказала это жестко и твердо.
Опять пошли лесными тропами, и чем дальше уходили от жилья, тем гуще, непроходимее, сумрачнее становился лес. Остап кружил по полянам, чутко прислушивался к шуму деревьев, несколько раз останавливался и даже возвращался назад.
Девушка хотела сломать ветку, обмахнуться зеленым веером – в лесу было душно. Остап перехватил ее руку, предупредил, что здесь нельзя оставлять никаких следов. Потом исчезли веселые, прикрытые травами полянки. Мягко пружинил под ногами мох, поваленные ветрами деревья и в разгар дня были мокрыми, скользкими – солнечные лучи не пробивали густую крону.
– Далеко еще? Ноги сбила, тяжело идти.
– Скоро.
И действительно, когда, казалось, добрались уже до непролазных чащоб, из-за дерева вышел бандит с автоматом. Он протянул Остапу грязный платок, приказал завязать спутнице глаза.
– Геть! – раздраженно сказала Зорина. – Не буду из-за вашей вонючей ямы тряпку на очи набрасывать.
Бандеровец все-таки настоял на своем: приказ Стафийчука. Она побрела, спотыкаясь о корни, перепоясавшие землю. Опять куда-то сворачивали, петляли между деревьями, спускались в овраги.
– Ведьмаки проклятые, забрались к черту в зубы, – шипела Зорина, когда низкие ветки влажно скользили по лицу.
– Ты дывысь, зла яка! – удивлялся встретивший бандеровец.
Наконец остановились. Послышались неясные голоса, зашумел, сдвинувшись с места, здоровенный куст. «Ступенька… еще одна… и еще… – подсказывал Остап. – Все».
Зорина сорвала повязку. Она стояла в бункере. Стафийчук приветливо улыбался и протягивал руку.
Курьер бандитского подполья
– Чтоб вас… с вашей конспирацией!
Стафийчук рассмеялся, показав остренькие, мелкие, прокуренные до желтизны зубы. Засмеялись и двое других, сидевших на колченогих, крепко сколоченных табуретках.
Бункер, судя по добротности, был построен давно, основательно, еще в те времена, когда бандеровцы заботились не о временном пристанище, а о надежном убежище на черный день. Что он наступит, наиболее дальновидные бандиты не сомневались.
Стась сам выбрал место для своей базы, завез заблаговременно оружие, снаряжение, в соседних селах внедрил свою агентуру. Шутил, что в его бункере можно отсиживаться до второго Всемирного потопа.
– Так гостей не встречают! – Зорина говорила капризно и обиженно.
– У нас одинаковые для всех правила, – извиняясь, объяснил Стафийчук. – Так что не взыщи.
Зоряна быстрым взглядом обвела бункер, будто искала, на ком или на чем сорвать накопившуюся злость. Заметила на стене короткий немецкий автомат, сняла «шмайсер», передернула затвор. Бандеровцы поспешно сунули руки в карманы, за отвороты линялых стеганок. Только Стафийчук не двинулся с места, не схватился за пистолет, смотрел заинтересованно – не больше.
Зорина щелкнула предохранителем.
– Знакомая игрушка? – спросил Стась.
– Да. Отец обучил обращаться с нею. Партизанил он при немцах…
Националисты переглянулись. Худой и бледный от сидения в бункерах бандеровец, которого Стафийчук называл Дротом [8] , встревоженно проговорил:
– Привел партизанского выкормыша…
Она резко повернулась к бандеровцу.
– Гей ты, Дрот, или как там тебя, смотри, как бы не нарубала из тебя гвоздей!
8
Дрот – проволока.
Дрот удивленно заморгал, побагровел, подхватился с табуретки.
– Сядь, – приказал Стась. – Говорил вам: огонь девка, пальца в рот не клади – откусит, скажет, так и было… А ты, Зоряна, тоже не кипятись, жизнь у нас такая, никому не верим.
– Ну ладно, разболтались, – сказала она. – Давайте к делу, мне не позже восьми надо уйти, а то не попаду в село.
– Хлопцы выведут на дорогу.
Зоряна доложила о встречах за последние две недели. Она исколесила всю округу, побывала на многих хуторах. Шла от одной встречи к другой. Дорогу к Скибе ей указал Стафийчук. Скиба привел к Шулике. Шулика передал Дубняку. Дубняк выделил хлопца, который отвел ее на место встречи с Джурою… Так связывала и связывала Зоряна ниточки лесной паутины, штопала в ней прорехи.