Удар милосердия
Шрифт:
– Не мясник, а цирюльник, – возразил Матфре – Сказал, жар от дурной крови, и надо ее выпустить. Два раза выпускал – без толку. Тогда он сказал, что у Диниша кровь дурная, потому как комедиант.
– Ты бы еще банщика к нему позвал, – замечание не было лишено оснований. Как в Эрде, так и в Тримейне лекари, цырюльники и банщики числились по одному цеху, что служило неистощимой темой для насмешек, особенно со стороны южан. – Еще чем его лечили?
– Нашли малого из лечебницы святой Аполлонии… он какую-то микстуру готовил… или тинктуру, один черт разберет…
– Какую еще микстуру?
– Там на столе, в плошке есть.
Джаред взял плошку, понюхал. Предположение его подтвердилось. Мята, мелисса и маковый отвар. Джаред и сам потчевал пациентов (включая Матфре) подобным лекарством. Но лекарь от святой Аполлонии мака добавлял куда больше. Понятно, почему Диниш так крепко спит.
– Ладно. Попробую что-ибудь сделать. – Джаред стал развязывать ремни на сумке. – Кипятку мне. И купите меда. И вина, обязательно красного. – Он повернулся к женщине. – Дагмар…
– Уж ее-то не гоняй, – проворчал Матфре. – Она целыми днями от мужа не отходит. Зика сбегает.
– Я к тому и клоню… Дагмар, ты устала. Я останусь здесь, а ты ступай в ту комнату, что мне отвели. Отдохни, поспи.
– Как скажешь, – тихо ответила она. – Если что – зови…
Первые слова, которые он услышал от нее за столько месяцев…
Джаред запалил свечу, достал из сумки мешочек с травами. Матфре, который предоставил исполнять приказания лекаря Зике и братьям, полюбопытствовал:
– Чем ты его пользовать будешь?
– Свои отвары приготовлю. Репейный, ромашковый.
На лице комедианта отразилось разочарование. Он явно ожидал услышать о каких-то более сильных, чудесных средствах, корне мандрагоры, например. Или медвежьем сердце – говорят, кто съест его, станет сильным, как медведь.
– Это все мягчит, кашель унимает, – пояснил Джаред. – Как и мед, и вино горячее. А то не нравится мне, как он дышит.
Из благих, конечно, побуждений, Диниша закутали в три одеяла, да еще сверху набросали плащей. Пришлось все это отодвинуть, чтобы иметь возможность приложить ухо к груди больного.
То что услышал – и чего не услышал Джаред, удручало еще сильнее. Хрипы в груди почти заглушали биение сердца, настолько глухим оно было.
Джаред был растерян, хоть и не показывал вида. Здесь все его умение было бесполезно. Да и опыта не хватало. На юге люди, конечно, тоже простужаются, но ни у кого из прежних пациентов Джареда не были так поражены легкие.
Над ухом раздался сиплый шепот:
– Это ты… или мерещится?
Диниш разлепил воспаленные веки.
– Это он, он! – радостно подтвердил Матфре. – Теперь все будет хорошо…
– Плохо мне, – сказал Диниш, пропустив его «хорошо» мимо ушей. – В боку колет как ножом, сил нет. И голова болит. И дышать не могу.
– Здесь и впрямь не продохнешь, – заметил Джаред. – Дверь надо открыть, пусть проветрится немного. Окно открывать не стоит – мороз. И будем сейчас тебя лечить.
До вечера он занимался приготовлением отваров и смесей. Укрепляющего питья из горячего вина с медом заставил выпить не только Диниша, но и Дагмар, которая вернулась со словами «хватит, отдохнула». И только поздно вечером, когда Диниш снова задремал, и Дагмар осталась сидеть с ним, удалось, наконец, поесть.
– Ну, слава Богу, – сказал Матфре, – все устраивается. К масленице ты его на ноги поставишь? Пока пост, перебьемся, а там – позарез надо!
– Врать не стану, Матфре. Он очень болен. Но что смогу, сделаю.
В последующую неделю Диниш утверждал, что ему лучше. И грудь не так болит, и кашель не меньше мучает… Но жар не спадал, и встать с постели он по-прежнему не мог. С горечью Джаред понимал, что облегчение от болей Динишу приносит, главным образом, все возрастающая слабость. И может быть, надежда, что Джаред, легко избавивший Матфре от судорог, вылечит и эту дурацкую простуду. Лекарства Джареда тоже, наверное, приносили какую-то пользу. Они могли обмануть болезнь. Но не в состоянии были ее победить.
Комедианты, развеселившиеся было в первые дни после возвращения Джареда, снова сникли. Зика ходила по церквям, ставила свечи святому Роху и святому Власию. Гиро и Баларт, озираясь, шептали об иных способах лечения, – за любой из них можно было угодить на костер. Джаред не слушал их – не потому, что боялся Святого Трибунала (хотя и не без этого), а потому, что в действенность подобных средств не верил.
Дагмар почти все время находилась у постели больного. Спать ей приходилось урывками, когда Джаред сменял ее. Наверняка ее силы были на пределе. Но она никогда не жаловалась. Джаред не замечал прежде, чтоб она выказывала особую любовь к мужу, не выказывала она такой любви и теперь, и не говорила о ней, и ее молчаливая преданность, чуравшаяся внешних проявлений, трогала до боли сердечной.
Однако преданность жены и друзей помогала Динишу не больше, чем снадобья Джареда. Когда сон, в который впадал больной, стал напоминать забытье, Джаред собрался с духом и сказал Матфре, что надо бы послать за священником.
– Я уже ходил к попу из здешнего прихода, – мрачно ответил комедиант. – Он меня прогнал. Говорит, нечего всякой сволочи лезть в царствие небесное.
Накануне дня святого Гилария, Диниш, после того как Джаред с трудом выпоил ему очередную порцию репейного настоя, попросил позвать Матфре.
– Ты тоже будь здесь, – прошептал он, когда Дагмар направилась к двери.
Непонятно, к кому из них двоих он обращался. Джаред решил, что к нему, склонился ближе – Диниш был почти без голоса.
– Это из-за нее, – шептал он. – Я умру… чего уж там, хватит прикидываться… а на сердце неспокойно. Нельзя ей одной. Пропадет… Женись на ней…
Джаред решил было, что умирающий бредит. Но вглядевшись, усомнился в этом – взгляд у Диниша был осмысленный.
– Женись…или так… только не оставляй. Я бы Матфре попросил, но у него Зика есть…а ты ее любишь… думал, я не знаю?