Удар змеи
Шрифт:
– Вон там я крюки видела, Мефодий, - деловито указала Варвара, скидывая с плеча бечеву, - и вот здесь, напротив. Как белье развесите, можете в трапезную идти, я как раз щи согреть успею. И смотрите, по земле не волохайте! Знаю я вас.
Князь понял, что слугам не до него, скинул на перила крыльца ферязь, рубаху, кистенем прижал и отправился дальше колоть дрова.
Минут через десять холопы позвали его обедать, но Андрей отказался, велел только передать приказчице, что разрешил выдать на всех бочонок хмельного меда. А еще через полчаса, опустошив до самого края первый ряд чурбаков, уже сам зашел в трапезную:
– Ну
Зимми
От Москвы до Тулы путь не близкий. Пять долгих дней по накатанному зимнику от деревни до деревни, от постоялого двора к постоялому двору. И если раньше во время пути Андрей мог поболтать хотя бы с Пахомом - своего воспитателя князь привык воспринимать почти что ровней, - то теперь он оказался среди холопов, ровно тигр в кошачьей стае. Слуги есть - но собеседников не найти.
За пять дней Зверев успел передумать всякого. И об отце, которого еще предстоит найти, и о тайном приказе государя. И о Полине, и о Вареньке.
Андрей знал, что любит свою жену. Да чего там знал - просто любил! Уже два письма успел ей отписать - из усадьбы от матушки и из Москвы, чтобы боярин Кошкин с государевой почтой на перекладных отправил. Любил свою Полюшку и в мыслях не собирался ей изменять. Но стоило ему оказаться наедине с Варей, и ее голос, ее взгляд, волосы, самое ее дыхание насылало на Андрея какое-то наваждение, раз за разом оканчивающееся одним и тем же.
Вот и перед отъездом выяснилось, что комната для приказчицы так до сих пор не назначена - с чем Варя и пришла к князю поздним вечером накануне отъезда. Теперь, скача меж белых, как фата невесты, заснеженных полей и сверкающих хрустальной чистотой заиндевевших лесов, Зверев мучился совестью. Оттого, что поступил неправильно. Оттого, что изменил жене. Оттого, что воспользовался беззащитностью Вари. Оттого, что у него растет сын, а он даже не может сказать мальчишке, чей тот на самом деле отпрыск. И мысли эти тягостные довели князя Сакульского до такой тоски, что в Туле, сразу по приезду, он исповедался в пятишатровом Архангельском соборе, рубленном из благородного векового дуба.
– Грех на тебе, сын мой, - без особой укоризны, даже как-то скучающе ответил ему упитанный батюшка в выцветшей фелони.
– Прелюбодеяние есть сие, а не наваждение и не любовь, потакание плотским устремлениям своим, ублажение чресел. За сие епитимию на тебя налагаю…
– Какая епитимия, уважаемый?
– не дослушал священника Андрей.
– Не могу я сейчас, некогда. В Крым скачу, пленников выкупать по государеву приказу.
– А-а!
– встрепенулся святой отец.
– Сие есть дело благородное, важное, душеспасительное. Коли десятерых невольников христианских на свободу выкупишь, за то тебе любой грех простится. Поезжай, сын мой, благословляю!
И осененный
А здесь: раз - и совесть отмыта!
Надо признать, получив отпущение греха и благословение в дорогу, князь Сакульский и правда почувствовал себе легче, словно второе дыхание открылось. Посему задерживаться в Туле он не стал, и на рассвете его скромный обоз из трех саней подкатился к запертым южным воротам.
– Куда путь держим, боярин?
– весело обратился к Звереву румяный безбородый воевода привратной стражи в накинутом поверх добротного бахтерца простеньком беличьем налатнике.
– На охоту, к родичам, али заскучал на Руси православной?
– Князь, боярин, князь, - поправил его Андрей и вытянул из-за пазухи царскую грамоту.
Воевода привычно стрельнул глазами вниз, на печать, вправо, на подпись, на заглавие, скрутил свиток и протянул обратно:
– Небогат твой обоз для дел торговых, княже. Откуда прибыль заполучить сбираешься?
– За мой торг казна платит, - хмуро огрызнулся Зверев.
– Отворяй, день уходит.
– В Крым?
– не торопясь выпускать путников, уточнил боярин.
– Туда, туда, - кивнул Андрей.
– Нечто в царской подорожной написано невнятно?
– Оружие крымчаки увидят - не вернешься, княже, - кивнул на лежащие в санях пищали воевода и отступил с дороги.
– Всеслав, отворяй!
Бородач с густыми бровями снял руку с рукояти сабли, одернул тулуп с заиндевевшим подолом, постучал кулаком по воротине. Где-то сверху послышался скрип, тяжелые створки покатились наружу, открывая сияющий заснеженный простор. Князь и холопы, повинуясь общему порыву, сдернули с себя шапки, несколько раз перекрестились и только после этого пересекли границу тысячелетней Святой Руси и знаменитого Дикого поля.
Когда-то очень давно, сказывают легенды, здесь тоже жили люди, пахали землю, растили детей. Княжества были богатыми, людными и сильными. Однако несколько веков тому назад в Крыму и половецких степях осели татары и стали изводить своих соседей непрерывными набегами, разоряя посевы, грабя деревни, угоняя жителей в полон. И хотя рати удельных князей были куда сильнее мелких разбойничьих шаек - однако угнаться за каждым бандитом они просто не успевали. Набеги же продолжались год за годом, поколение за поколением - и пахари, что еще не успели попасть в татарский аркан, один за другим начали сниматься с отчих наделов и вместе с семьями уходить на безопасный север. Княжества безлюдели, оскудевали. Брошенные дома ветшали, зарастали пашни, падали плотины мельниц, растворялись дороги. Век, другой - и уже ничто не напоминало расплодившемуся зверью о том, что когда-то здесь кипела человеческая жизнь. От былых княжеств остались лишь крепости, что сторожили дальние подступы к русским пределам: Новосиль, Курск, Елец, Мценск.