Ударник некоммунистического труда
Шрифт:
– Не может быть Вова, – произнесла она, – я сейчас сама в космос улечу от такого стечения обстоятельств. Голова закружилась от избытка эмоций. Присядь на диван, а я пойду умоюсь. Обалдеть, оказывается мы с тобой познакомились в другой стране много лет назад. Да, конечно, я вспомнила тебя, – сказала она и скрылась за дверью ванны.
Возвратилась она оттуда в знакомом коротком халате и с полотенцем на шее. Присев на диван рядом с Вовой, произнесла:
– Я вспомнила до мельчайших подробностей наше короткое детство на этой базе. Помню хорошо, твоего широкоплечего папу, с чёрными волосами как у меня. Мне тогда по детской наивности казалось, что с такими габаритами он не мог поместиться рядом с твоей изящной мамой на одной кровати. Я мысленно, сочувствовала твоей маме, похожей на диктора телевидения, так как обнять её ночью было некому. Помню, когда вечером устраивали танцы для наших родителей, нас не укладывали рано спать, а приводили в игровую комнату, где я играла перед мальчиком с плохим аппетитом, роль воспитателя. И конечно про кашу и тарелку, тоже забыть нельзя. Я же иногда садилась к вам за стол и составляла тебе компанию за завтраком. А привычка хвалиться пустой тарелкой у меня осталась с детского сада. Я была как стимулятор для деток, плохо кушавших кашу. Меня всегда, воспитатели в пример ставили и просили показать свою тарелку. Мне казалось тогда, что я Чемпионка по кашам.
– А я вот смутно помню то время, – признался Вова, – но командира Уголька забыть нельзя. Помню мама моя об Угольке выразилась очень лестно: из этой девочки вырастит выдающийся педагог.
– Юля громко рассмеялась, после чего встала с дивана и прикрыла окно:
– Если мы слышим разговоры за окном, то и нас слышат на улице, – заняла она своё место возле Вовы и положила ему голову на плечо. – Я помню эту фразу про педагога, но мне всегда хотелось быть похожей на маму. Я срослась с её специфическим запахом врача и белым халатом. И этого было достаточно, чтобы я пошла по её пути.
– А ещё, что ты помнишь из дальнего детства? – спросил он.
– Помню пляж, осликов на которых катались все детишки. И дядьку хорошо помню того, кто осликами командовал. Ассоциации у меня неприятные создаются, при встрече похожих на него мужчин. Седина на голове у него сливалась с его бледным лицом. Такое впечатление создавалось, что он готовил себя к загробной жизни. И ты представляешь будто я предрекла ему печальную участь: он вскоре умер от почечной недостаточности, а осликов отвезли не то в цирк, не то в зоопарк.
– Зачем о неприятном вспоминать? – оборвал он её. – Я не знаю, может я где-то вычитал, а может от прочитанного у меня сформировалось личное убеждение: «я считаю надо просто любить жизнь и не позволять плохому вторгаться тебе в душу! И для этого совсем необязательно предаваться тоскливым и траурным воспоминаниям. Думать надо о приятном, о том, что радость приносит!»
Юля подняла голову с плеча, внимательно посмотрела на него. И нежно закрыв его глаза ладошкой, произнесла:
– Как-то ты по – философски выразил своё убеждение, – чмокнула она его в губы. – Мудро выражаться – это удел лидеров, так у нас ректор говорит, к кому он и себя причисляет. А ты неужели такие познания в неволе получил? – убрала она ладонь с его глаз.
– Как тебе сказать, – смутился он. – Во-первых я учился не плохо, а во-вторых, все два года я читал беспрерывно ту литературу, какая попадала нам в камеру. Мои старшие сокамерники, как не удивительно стали подражать мне. Даже садясь за обеденный стол, они брали с собой книгу.
– И как тебе удалось такому на вид, изнеженному мальчику привить уголовникам любовь к книгам?
– Всё очень просто, – улыбнулся он, – Нас в камере было двенадцать человек: представляешь, чтобы смотреть каждый день на одни и те же лица, не каждому это по нутру. Начинаются споры, необоснованные придирки по мелочам, вот тогда я и предложил всем беречь свои нервы и повышать кругозор книгами. Не поверишь, но они прислушались ко мне. После моего совета библиотекарь к нам ходил через день, привозил на коляске разные книги, на которые мы делали письменные заявки.
– А к тебе они тоже придирались?
– Нет, конечно, по-детски хихикнул он, – моя слава Ударника позволяла им с мной быть вежливыми и почтительными. И мне это льстило, но я её никогда и ничем не выражал. К тому они все знали, что Юра Сэм мой земляк. А он был авторитетным зеком. Одним словом, пахан зоны, в переводе на гражданский язык – генерал.
– Ну, с Юрой всё ясно, – тяжело вздохнула она, – он всегда хоть в толпе, хоть в узком кругу выделялся своей неординарностью: так мама говорила, но никогда не думала, что он после получения высшего образования, сядет на скамью подсудимых. И сейчас похоже он не хочет рвать с прошлым. В его квартире нередко собираются сомнительные компании, правда ведут себя тихо.
– Книжки читают, – с иронией сказал Вова и они оба рассмеялись.
Конец ознакомительного фрагмента.