Удивительные приключения Яна Корнела
Шрифт:
Я служил в сословном войске, в полку молодого принца Ангальтского.
Да, подождите-ка, ведь мне следует помнить, что тогда вас еще не было на свете и вы, наверняка, не знаете ни того, что такое сословное войско, ни того, кто такие были чешские паны сословные.
Но для чего вам, собственно говоря, знать об этом? Какое нам дело до тех спесивцев, панов шляхтичей, которые испокон веков заботились только о том, чтобы мы отбывали у них барщину, платили оброк и служили им! Все, что вырастало на полях и что добывалось, из недр, делалось нашими руками, а принадлежало им, и они называли себя хозяевами земли. Паны считали нас частью своего имущества и приравнивали к скоту и земле. Но и нам не было до них никакого дела. Из-за господства в нашем королевстве завязалась ужасная свалка; она привела к тому,
Паны привыкли собираться на сеймы и решать на них все сами, а это не больно-то нравилось императору. Тогда правил отец нынешнего императора — Фердинанд II. Так тот заявлял, что властен править один, и стал подрезать крылышки шляхтичам и представителям городов. Поскольку сам он был католиком, то выражал недовольство тем, что его подданные исповедовали другую веру — протестантскую.
Его самоуправство зашло так далеко, что паны не выдержали и взбунтовались. Они начали довольно бойко и решительно: выбросили из окон Пражского града имперских наместников. Вот что послужило поводом для войны.
Но нам от этого не было никакого проку. Служили ли мы панам или императору, — все они одинаково старались выжать из нас последние соки. Наступили такие годы, которые совсем не походили на времена наших предков. В гуситских войнах весь народ, будь то пан или не пан, поднялся на борьбу и бил общего врага. Для нас же, крестьян и бобылей, свой пан был таким же ненавистным, как и чужой император.
Мы служили господам не по собственной воле, — они либо заманивали нас к себе при помощи жалованья, либо принуждали силой воевать за них. Таким же образом они набирали свое войско и у других племен — немцев, мадьяр, поляков, всех, кого удавалось завербовать. Вот каким разношерстным было это войско! Только жалкое жалованье и надежда на военную добычу удерживали солдат вместе. То же самое было и в имперском войске. Вы думаете, что причина была в вере, в религии? Дудки! Истинная цель всей затеи стала понятной только после того, как война, подобно чуме, расползлась по всему свету. На стороне императора-католика стали драться саксонцы-протестанты, а католическая Франция, наоборот, начала поддерживать против него шведов-евангелистов. Черта с два! Речь шла об одном: о власти, о том, кому править в Чехии, в империи, во всем мире.
Обо всем этом, разумеется, я еще не знал тогда, когда надевал на себя кирасу. Подобные вещи человек постигает не сразу, а только после того, как сам уже не раз понюхает пороху и намыкается по дорогам войны. Эх, ребята, запьем-ка все это!
Начало рассказа, с которым обратился к нам Матоуш Пятиокий, показалось странным и слегка разочаровало нас. Мы еще не понимали, что он рассказывает нам о более важных вещах, чем те, которые интересовали нас, и только жадно ожидали, когда он заговорит о битве. Нам хотелось знать, что ждет нас впереди и к чему следует приготовиться, — все же остальное казалось нам стариковским мудрствованием. Наконец мушкетер перешел ближе к делу и заговорил о себе:
— Как я уже говорил вам, служил я кирасиром в войске принца Ангальтского. Он был немец, но находился на службе у чешского сословного войска, в котором вообще немало командиров были немцы. По языкам наши армии представляли собой тогда настоящий Вавилон. В 1620 году, вот так же осенью, лагерь чешского войска располагался у Рокицан. Среди нас находилось тогда много мадьяр. От них наши края страдали больше всего. Они были ловкими наездниками, совершали молниеносные рейды в глубь страны и опустошали край подобно саранче. Наступили холода, и мадьяры стали набрасываться на деревни. После таких налетов там оставались от изб одни голые стены; срывая крыши и бревна с кровель, фронтонов и амбаров, солдаты тащили все в лагерь, для костра. Это были диковатые ребята. Однажды они случайно схватили на одном постоялом дворе какого-то старого больного вражеского генерала, возвращавшегося к себе домой, в Баварию. Перебив его свиту, мадьяры обобрали генерала до нитки, стащили с него даже сапоги и торжественно привели его в Рокицаны, привязанного к коню и босого. Наш командир разгневался и сказал, что нельзя обращаться так с человеком благородного происхождения, пусть даже он наш неприятель. Командир настаивал на том, чтобы мадьяры отпустили пленника, но мадьярский генерал заявил, что он не отпустит старика до тех пор, пока не получит за него выкуп. Они спорили, спорили из-за старика, а он тем временем взял да и помер. Теперь мадьярский командир разозлился на солдат за то, что они слишком грубо обошлись с баварцем и помешали ему получить выкупные деньги.
Вот тогда-то я и начал впервые замечать, из-за чего завязалась вся эта кутерьма. Мне пришло в голову и другое, — как же они будут обращаться с простым смертным, на котором у них нет надежды заработать? С ним они не церемонились; прикалывали его — и баста!
Между тем сюда уже приближалась армия императора и его союзников. А эти-то войска хозяйничали в Чехии, пожалуй; еще почище нас. Говорят, император просил баварского военачальника, князя Максимилиана, пощадить хотя бы имения чешских католических панов. Но попробуй-ка отличи корову католическую от протестантской, особенно тогда, когда ты даже не собираешься делать этого!
Короче, обе армии убивали, грабили, жгли. Того же, кто проявлял малейшую попытку отстоять свое имущество, они приканчивали на месте, женщин уводили с собой. Противники разрушали костелы и монастыри, а города отдавали на разграбление, чтобы таким образом предохранить себя от возможного мятежа. Разумеется, сильнее всего страдали от войны крестьяне. Обобранные и изгнанные из своих халуп, они бежали в леса. После того, как крестьянам уже нечего было терять, они начали платить тем же самым своим обидчикам — не только солдатам, но и панам. Крестьяне собирались в большие отряды, насчитывавшие по нескольку тысяч человек, и нападали на панские замки, громили и поджигали их.
Н-да, вот как выглядела эта чешская война!
В начале ноября мы подошли к Праге. Сюда же направлялся и неприятель, нам едва удалось опередить его. Принц Ангальтский расположил наше войско на Белой горе — холме, находящемся приблизительно в часе ходьбы от города. Мы добрались туда в ночь с седьмого на восьмое ноября.
Имперцы и баварцы двигались за нами по пятам. Утром мы заметили, как они переходят ручей под Белой горой. Стоило бы нам тогда ударить на них, и мы превратили бы их в кашу. Это мог понять каждый солдат, который уже участвовал хотя бы в одной битве. Об этом не знали лишь одни наши генералы. Может быть, знали, да не могли раскачаться. Каждый из нас чувствовал, что в воздухе пахнет грозой. Возьмем хотя бы такое правило: когда готовится решающее сражение, то у войска должен быть свой верховный повелитель! Чешские сословия давно уже избрали своим новым королем не императора, а Фридриха, курфюрста Пфальцского. Но ему даже и в голову не приходило показаться в нашем войске. Он находился в Пражском граде со своею молодою женою-англичанкой и все заботы об охране государства предоставил генералам. Мы всю ночь рыли траншеи, подготавливали огневые позиции для пушек, страшно измотались и хотели спать. Утром командиры совершенно не знали, что им делать. Следовало бы немедленно атаковать неприятеля, а они стали ожидать, пока его отряды спокойно перейдут поток и удобно развернут свой боевой порядок.
У обоих войск были почти равные силы: в нашем — тысяч двадцать пять, а в имперском — лишь ненамного больше, зато там люди, как мы узнали об этом позже, не голодали и получали хорошее жалованье, тогда как о нашем даже стыдно говорить!
Было уже около полудня, а наше начальство все еще не давало никаких распоряжений. Ничего не предпринимая, мы наблюдали за тем, как неприятель выстраивается перед нами в огромные каре: в центре — пикинеры, впереди и по бокам — стрелки, а кирасиры и рейтары — тоже в своих каре — перед ними и между ними.
В полдень произошла первая стычка. Прямо у самой позиции левого фланга появилась имперская конница. Я находился уже в строю и, поднявшись на стременах, напряженно следил за этой схваткой. Скоро имперская конная атака была отбита. Имперцы повернули коней и ускакали обратно. В ту же минуту командир нашего кирасирского полка, молодой принц Ангальтский, сын главнокомандующего, отдал приказ — и мы тронулись.
Да, ребята, вы никогда не испытаете такого чувства в другое время, как в момент вступления в первую драку. Ведь вы никогда потом уже не будете такими глупыми, ужасно глупыми, зайцами.