Уэверли, или шестьдесят лет назад
Шрифт:
– Полагаю, сэр, – сказал несчастный молодой человек, – что при любых других обстоятельствах я выразил бы вам всю благодарность, которую вы заслуживаете за то, что спасли мою жизнь, сколько бы она ни стоила, но в голове у меня сейчас творится такое и ожидаю я еще таких ужасов, что едва ли могу выразить вам признательность за ваше вмешательство.
Мистер Мортон ответил, что пришел сюда отнюдь не за благодарностью и что его единственным желанием и исключительной целью является заслужить ее в будущем.
– Мой достойный друг, майор Мелвил, – продолжал он, – как человек военный и должностное лицо имеет определенные взгляды и обязанности, от которых я свободен. И в мнениях мы с ним далеко не всегда совпадаем, поскольку он, быть может, недостаточно принимает в расчет несовершенство человеческой природы. – Он помолчал, а потом продолжал:
– Я не напрашиваюсь к вам в наперсники, мистер Уэверли, с целью выведать от вас какие-либо обстоятельства, которые могут быть использованы во вред вам или другим лицам, но я от всей души желаю, чтобы вы доверили мне все подробности, которые могли бы привести к вашему оправданию. Торжественно обещаю вам, что все ваши признания попадут в руки верного и, насколько позволяют ему силы, усердного заступника.
– Вы, я полагаю, принадлежите к пресвитерианской церкви, сэр?
Мистер Мортон утвердительно кивнул.
– Если бы я руководился предрассудками, в которых меня воспитывали, я бы усомнился в вашем дружелюбном участии к моей судьбе; но я заметил, что подобные предрассудки имеются в Шотландии по отношению к вашим собратьям епископального толка, и я готов считать, что они в равной мере необоснованны.
– Горе тем, кто думает иначе, – сказал мистер Мортон, – или кто видит в форме духовного управления и в церковных обрядах исключительный залог христианской веры и нравственного совершенства.
– Но, – продолжал Уэверли, – я не вижу, почему я должен утруждать вас изложением подробностей, которыми, как бы я ни перебирал их в своей памяти, я не в состоянии объяснить и части возведенных на меня обвинений. Я прекрасно знаю, что я невиновен, но не представляю себе способа, которым мог бы надеяться оправдать себя.
– Именно поэтому, мистер Уэверли, – сказал священник, – я и осмелился просить вас быть со мной откровенным. Мое знание здешних жителей достаточно широко, а если в том представится нужда, его можно еще расширить. Ваше положение, боюсь, будет мешать вам принимать деятельные меры к отысканию доказательств или изобличению обмана, которые я с радостью взял бы на себя, и, если даже они не принесут вам пользы, они по крайней мере не смогут вам повредить.
Уэверли на несколько минут задумался. В конце концов, если он доверится мистеру Мортону, размышлял он, в том, что касается лично его, это не сможет повредить ни мистеру Брэдуордину, ни Фергюсу Мак-Ивору, поскольку они уже выступили с оружием в руках против правительства. Что же касается его, то если заверения его нового друга были такими же искренними, как был серьезен и его тон, вмешательство священника могло принести ему известную пользу. Поэтому он бегло пересказал мистеру Мортону большую часть событий, с которыми читатель уже знаком, опустив свои чувства к Флоре и не упоминая в своем рассказе ни о ней, ни о Розе Брэдуордин.
Священника особенно поразило сообщение о том, что Уэверли посетил Доналда Бин Лина.
– Я рад, что вы не говорили об этом майору. Этот факт может быть весьма превратно истолкован теми, кто не считает, что любопытство и страсть к романтическому могут повлиять на поступки юноши. Когда я был так же молод, как вы, мистер Уэверли, всякое такое сумасбродное предприятие (простите, пожалуйста, это выражение) имело бы для меня неотразимую прелесть. Но на свете много людей, которые никак не могут поверить, что человек способен пойти на опасное и утомительное предприятие без достаточных на то оснований, и поэтому приписывают эти действия побуждениям, весьма далеким от истины. Этот Бин Лин слывет по всей стране своего рода Робином Гудом, и рассказы о его ловкости и предприимчивости являются излюбленной темой бесед зимними вечерами у очага. Он, несомненно, обладает способностями, выходящими за пределы той дикой среды, в которой он вращается, и, будучи честолюбив и неразборчив в средствах, вероятно, попытается всеми доступными способами выдвинуться во время этой несчастной смуты.
Мистер Мортон затем тщательно записал для памяти все обстоятельства свидания Уэверли с Доналдом Бин Лином и прочие сообщенные им подробности.
Явное участие, которое этот достойный человек выказывал к его злоключениям, а главное, то, что он выразил Уэверли полную уверенность в его невиновности, естественно смягчили сердце Эдуарда, поскольку холодность майора Мелвила внушила нашему герою мысль, что весь мир ополчился против него. Он горячо пожал руку мистеру Мортону, заверил его, что проявленная им доброта и сочувствие сняли с него тяжелый груз, и добавил, что, как бы ни сложились обстоятельства, он принадлежит к семье, умеющей чувствовать благодарность и располагающей возможностями выказать ее.
Задушевность, с которой Уэверли благодарил его, вызвала слезы на глазах достойного пастора. Он вдвойне заинтересовался судьбой своего юного друга, видя, с какой искренностью и чистосердечием тот принял предложенные ему услуги.
Эдуард теперь спросил, не знает ли мистер Мортон, куда его собираются отправить.
– В замок Стерлинг, – ответил его друг, – и в этом отношении я рад за вас, так как комендант – человек порядочный и гуманный. Меня больше смущает, как будут обращаться с вами в дороге. Майор Мелвил вынужден передать вас в руки другого лица.
– Мне это только приятно, – ответил Уэверли, – я возненавидел этого холодного, расчетливого шотландского судью. Надеюсь, что нам никогда не придется с ним больше встретиться: его не тронули ни моя невиновность, ни мое несчастное положение; а ледяная педантичность, с которой он соблюдал все формы вежливости, терзая меня своими вопросами и выводами, была для меня пыткой инквизиции. Не пытайтесь оправдать его, дорогой сэр, я не могу равнодушно о нем слышать; скажите мне лучше, кому будет поручено конвоировать такого опасного государственного преступника,как я.
– Кажется, это будет некий Гилфиллан, из секты так называемых камеронцев.
– Я никогда о них не слышал.
– Они считают себя самыми строгими и буквальными последователями пресвитерианства и во времена Карла Второго и Иакова Второго отказались воспользоваться Актом о веротерпимости, или Индульгенцией note 303 , как он назывался, распространявшимся на других представителей этого течения. Они собирались в открытом поле и, подвергаясь жестоким гонениям со стороны шотландского правительства, не раз за время этих царствований брались за оружие. Имя свое они получили от своего вождя Ричарда Камерона.
Note303
…Акт о веротерпимости, или Индульгенция… – закон, отменяющий уголовное преследование сектантов.