Уэверли, или шестьдесят лет назад
Шрифт:
– Я смотрел в свои инструкции, – сказал мистер Гилфиллан, – подписанные достойным и набожным дворянином Уильямом, графом Гленкернским, и не нашел в них ни слова о том, что я должен слушаться каких-либо приказов или указаний по поводу моих действий со стороны майора Уильяма Мелвила из Кернврекана.
Майор Мелвил покраснел до самых своих изрядно напудренных ушей, выглядывавших из-под аккуратно, по-военному зачесанных буклей, тем более что заметил улыбку, мелькнувшую на лице мистера Мортона.
– Мистер Гилфиллан, – ответил он довольно резким тоном, – приношу тысячи извинений за то, что осмелился давать наставления такой важной особе. Я полагал, однако, не лишним, поскольку, если не ошибаюсь, в прошлом вы были скотоводом, напомнить вам о разнице, существующей между горцами и горными породами скота; и если
С этими словами он пожал руку нашему герою; Мортон так же дружески попрощался с ним; и Уэверли, вскочив на свою лошадь, которую взял под уздцы один из мушкетеров, и сопровождаемый справа и слева цепью конвоиров, долженствовавших воспрепятствовать его побегу, двинулся вперед вместе с Гилфилланом и его отрядом. Ребятишки провожали их вдоль всей деревни криками: «Смотрите, смотрите, ведут вешать джентльмена с юга, того, кто стрелял в длинного кузнеца Джона Маклрота!»
Глава 36. Приключение
Обедали в Шотландии шестьдесят лет назад в два часа. Поэтому мистер Гилфиллан начал свой поход славным осенним деньком в четыре часа пополудни, надеясь, хотя Стерлинг лежал в восемнадцати милях от Кернврекана, добраться до него еще вечером, прихватив не больше двух часов темноты. Он собрался с силами и бодро зашагал во главе своего отряда, поглядывая время от времени на нашего героя с таким выражением, как если бы ему не терпелось завязать с ним спор. Наконец, не будучи в силах больше бороться с искушением, он начал отставать, поравнялся с лошадью своего пленника и, пройдя молча несколько шагов, внезапно заговорил:
– Не можете ли сказать, кто был этот человек в черном платье, с головой в муке, что стоял рядом с кернвреканским лэрдом?
– Пресвитерианский пастор, – отвечал Уэверли.
– Пресвитерианин! – воскликнул с презрением Гилфиллан. – Вернее, несчастный эрастианин или скрытый прелатист, поборник черной Индульгенции, один из тех онемевших псов, что и лаять-то толком не могут! Намешают в свои проповеди малость острастки да малость утешенья – и ни смысла в них, ни вкуса, ни жизни! Вы тоже, верно, в этом стаде воспитывались?
– Нет, я принадлежу к англиканской церкви, – сказал Уэверли.
– Тем же миром мазаны, – ответил ковенантец, – неудивительно, что они так ладят. Кто бы подумал, что славное здание шотландской церкви, воздвигнутое нашими отцами в тысяча шестьсот сорок втором году, будет осквернено плотскими стремлениями и греховными соблазнами нашего времени! Эх, кто бы подумал, что искусная резьба святилища будет так скоро повержена в прах!
На эти жалобы, на которые два-три воина отозвались глубоким вздохом, Уэверли не счел нужным отвечать. Тогда мистер Гилфиллан, решив, что если пленник не хочет вступать в спор, так пусть по крайней мере слушает, продолжал свою иеремиаду note 311 :
Note311
Иеремиады – горькие сетования, подобные жалобе библейского пророка Иеремии, плакавшего над развалинами Иерусалима.
– Чего же после этого удивляться, если по недостатку в усердии к службе церковной и к исполнению повседневных своих обязанностей священнослужители соглашаются зависеть от чужой милости, принимают подачки, произносят клятвы, приносят присяги и совращаются с пути истинного, – чего же после этого удивляться, что вы, сэр, и другие такие же несчастные трудитесь воздвигать вавилонскую башню беззакония, как в кровавые дни гонений и избиения праведников? Вот если бы вы не были ослеплены всякими милостями и благоволениями, услугами и наслаждениями, службами да наследствами
Note312
…обноски великой блудницы, восседающей на семи холмах и пьющей из чаши омерзения… – то есть римской католической церкви (Рим расположен на семи холмах). Гилфиллан упрекает англиканскую церковь за то, что в ней сохранилось много элементов католицизма.
Сколько времени этот военный богослов мог бы продолжать свои обличения, в которых он не щадил никого, кроме рассеянных остатков «горнего народа», как он называл их, совершенно неясно. Предмет его был обширен, голос – могуч, а память – неистощима; трудно поэтому было рассчитывать, что проповедь свою он закончит прежде, чем отряд доберется до Стерлинга; но как раз в этот момент его внимание привлек коробейник, приставший к отряду на одном из перекрестков и в подходящих местах усердно заполнявший вздохами и стонами все паузы в проповеди оратора.
– Кто вы такой, друг мой? – спросил Одаренный Гилфиллан.
– Бедный коробейник; иду в Стерлинг и прошу у вашей милости разрешения воспользоваться в это трудное время покровительством вашего отряда. О, ваша милость имеет великую способность выискивать и объяснять тайные – да, тайные, темные и непонятные причины греховности нашей страны; да, ваша милость добралась до самого корня дела!
– Друг, – произнес Гилфиллан более благодушным тоном, чем до сих пор приходилось от него слышать, – не величай меня так. Я не хожу по загонам, по фермам да по ярмаркам, чтобы пастухи, крестьяне и горожане ломали передо мной шапки, как перед майором Мелвилом из Кернврекана, и величали меня лэрдом, капитаном или вашей милостью; нет, хоть мои скромные средства, которые составляют не больше двадцати тысяч марок, и возросли с благословения божия, но гордость моего сердца не возросла вместе с ними; и нет мне радости в том, чтобы звали меня капитаном, хотя я и имею патент за подписью графа Гленкернского, этого достойного искателя евангельской истины, в котором я так обозначен. Пока я жив, я зовусь, и хочу, чтобы меня звали Аввакумом Гилфилланом, который стоит за знамя учения, установленного некогда славной шотландской церковью, прежде чем она пошла на сделки с богомерзким Аханом note 313 , и будет стоять за это знамя, пока у Аввакума будет хоть один грош в кошельке или капля крови в жилах.
Note313
…она пошла на сделки с богомерзким Аханом… – Ахан – библейский персонаж, побитый камнями и сожженный со всей его семьей за нарушение религиозного запрета. Гилфиллан полагает, что так и следует обращаться с инаковерующими, а не «идти с ними на сделки» под лозунгом веротерпимости.
– О, – сказал коробейник, – я видел ваши земли под Мохлином, богатые земли! Ваши угодья пришлись на добрые места! А такой породы скота, как у вас, не выводят ни у одного лэрда во всей Шотландии!
– Правду, истинную правду говоришь ты, друг, – живо отозвался Гилфиллан, ибо и он был чувствителен к такого рода лести, – правду ты говоришь; это – настоящая ланкаширская, и нет ей подобной даже на Килморских пастбищах. – Затем он пустился в обсуждение всех ее отдельных качеств, что, по-видимому, так же мало интересно для наших читателей, как и для нашего героя. После этого отступления начальник снова обратился к богословской теме, а коробейник, менее искушенный в этой мистической материи, ограничился стонами и выражением в подходящих местах своего полного согласия и полного удовлетворения по поводу раскрывшихся перед ним истин.