Уездный город С***
Шрифт:
Почему начальство столь строго следит за цветом формы — объяснения имелись разные, от смешных до вычурных, но Шерочке с Машерочкой всегда казалось самым правдоподобным то, что белые кители полицейских очень нравились государю, он даже сам носил подобный. И казалось бы, где император, а где — рядовые служащие полиции; но стремление угодить самодержцу порой принимало странные формы.
— Титов, Натан Ильич, поручик, живник, — коротко представился он.
Служащие сыска опомнились, какое-то время ушло на взаимные расшаркивания. Поручик приложился к руке поднявшейся с края стола Элеоноры, крепко пожал ладони Владимиров, поинтересовался личностью Бабушкина — в общем, произвёл на новых сослуживцев вполне положительное впечатление, и те позволили себе осторожный оптимизм: по крайней мере, столичный гость не спешил устанавливать свои порядки и строить сыскарей по ранжиру.
Брамс всё это время наблюдала за ним пристально, напряжённо, с прокурорским недобрым прищуром. Пока поручик расшаркивался, пока выяснял, что в городе из служащих уголовного сыска в настоящий момент присутствует ещё только Адам Чогошвили, который находился сейчас где-то в здании Департамента, а остальные следователи по долгу службы разъехались по губернии…
Наконец, Натан не выдержал подобного внимания и поинтересовался:
— Аэлита Львовна, что-то не так?
— А? — вещевичка вздрогнула, будто очнувшись, обвела фигуру поручика взглядом и со вздохом сообщила: — Не понимаю. И голова, и мундир — что я не так сказала?
— Аэлита, позовёшь Адама? — поспешил вмешаться Машков. — У тебя это лучше получается.
— Да, конечно, — опомнилась девушка, которая именно это и собиралась сделать до явления Элеоноры, и принялась расправлять листок, до сих пор лежавший перед ней.
Потом взялась за угольный карандаш, и бумага запестрела крупными печатными буквами, покрылась путанным узором линий и непонятных символов. Закончив с этим, девушка сложила из листка бумаги маленький самолётик. В этот раз доставать флейту Брамс не стала, а, по-простецки засунув оба мизинца в рот, издала резкий, переливчатый свист, после чего, не поднимаясь с места, запустила лист бумаги в полёт. Тот сделал плавный круг по комнате и, резко спикировав, выскользнул в широкую щель под дверью.
Титов проводил самолётик взглядом и с некоторым стыдом признал, что напрасно не верил полицмейстеру: вещевичка и вправду оказалась хороша. Наверное, лучше всех, с кем ему доводилось работать: всё же уголовный сыск обыкновенно не являлся пределом мечтаний людей с такими талантами. Вот этот фокус с самолётиком, который Аэлита проделала играючи, без подручных средств и заготовок был доступен единицам и говорил как об исключительно сильном даре, так и о редкой умелости, каковую трудно заподозрить в столь молодой особе. И верно — гений.
— Скажите, Натан Ильич, как вы находите наш город после столицы? — светским тоном осведомилась Элеонора.
— Прекрасно, очень симпатичный и тихий, — вежливо ответил тот.
— Вы потому и решили покинуть Петроград, устали от суеты? — ещё больше оживилась она.
— В некотором роде, — чуть улыбнулся Титов. — От суеты, да и климат вот переменил.
— Климат стоило менять на Севастополь, — со знанием дела заявил Шерепа. — У нас там море, красота! Вот где жизнь!
— А что же заставило вас, Владимир Семёнович, оставить море и перебраться в эти места? — полюбопытствовал в свою очередь поручик.
— Укачало, — рассмеялся тот. — Наскучило, знаете ли…
— Не слушайте вы его, — оборвала следователя Элеонора. — Он сюда переехал в возрасте пяти лет, сами понимаете, никто его мнением не интересовался. А расскажите, вот вы живник. Как же так получилось, что при этом — поручик, а не врач?
— Наверное, потому, что учебное заведение кончал военное, а не медицинское, — с лёгкой ироничной улыбкой отозвался Натан.
— Так вы, наверное, и в Великой войне участвовали? — продолжила расспрашивать Михельсон.
— Немного, — уже вполне явственно усмехнулся поручик. — Да что я там навоевал, всё больше с бумажками, — он махнул рукой, сделав вид, что не заметил, как скисла на этих словах Элеонора и каким задумчивым, недоверчивым и малость насмешливым взглядом окинул его Машков, прошедший Великую войну вольноопределяющимся. И проговорил, меняя тему: — Расскажите мне лучше подробнее, как в губернии обстоят дела с уголовными преступлениями? Так ли всё сонно, как уверяет Чирков?
— Ну да, сонно, — хохотнул Шерепа. — Слушайте его больше!
Мужчины, порой привлекая Элеонору в роли справочного бюро, обсуждали служебные дела, находя друг в друге если не дружеское расположение, то по меньшей мере уважительную приязнь. Титов радовал новых сослуживцев отсутствием спеси, Владимиры его в свою очередь — крепким знанием дела. Всё же Чирков, поминая уголовный сыск, сгустил краски или даже зачем-то сознательно польстил Натану: может, некоторые современные методы и тонкости до провинции ещё не добрались, но следователи были совсем не глупы и, главное, весьма опытны.
Аэлита не принимала участия в общей беседе. В первую очередь она окончила чтение «Академического вестника», отложенного на время встречи с полицмейстером, а после занялась собственными рабочими записями: необременительную (ввиду непостоянства) службу в полиции Брамс успешно совмещала с чтением лекций в едорке и научными изысканиями, в том числе с написанием докторской работы, так что трату времени на пустые разговоры она считала расточительством.
Но всё равно нет-нет да и возвращалась мыслями к петроградцу, и бросала на него косые взгляды, и настроение её всё больше портилось, хотя Аэлита и сама не могла бы объяснить почему. О событиях в кабинете полицмейстера Натан не упомянул и словом, недавних страхов Брамс не оправдывал, её тогдашней растерянностью не забавлялся и был исключительно вежлив, улыбчив, доброжелателен и остроумен. Через полчаса он совершенно покорил Элеонору, был уже на «ты» с обоими Владимирами, и только Аэлита, с сосредоточенным видом отгородившаяся столом от сослуживцев, находилась за пределами его внимания.
Наверное, вот эта лёгкость, недоступная ей самой, и сердила Брамс, вкупе с недавно проявленной решимостью и умением быстро думать в мгновение опасности. Поручик Титов до обидного походил на героев пресловутых приключенческих книг, любимых вещевичкой, и Аэлита страшно ему завидовала.
Вскоре явился и Чогошвили, бережно сжимавший в руке бумажный самолётик. Энергичный, очень разговорчивый, обаятельный и улыбчивый, притом надёжный и готовый всегда прийти на выручку, Адам всего полгода как прибыл из Москвы, где окончил правовое училище по направлению сыскного дела, и за это время снискал общую любовь Департамента, особенно его прекрасной половины. Он уверял, что является потомком княжеского рода, но и сам, кажется, относился к этой мысли с изрядной долей иронии.