Уездный город С***
Шрифт:
Как правило, Аэлита была рада видеть Адама — его искренность и живость подкупали, и ещё он редко ставил вещевичку в тупик, потому что не имел губительной для неё привычки изъяснятся намёками, а выражал мысли прямо и точно. Но сегодня и его общество не помогало развеять хандру.
Брамс уже почти решилась покинуть присутствие и отправиться в Федорку, где в родных лабораториях её бы точно ничто не обеспокоило, но в это мгновение живой разговор служащих прервался резкой, пронзительной трелью: задребезжал телефон, стоявший на столе Элеоноры.
— Уголовный сыск слушает, Михельсон у аппарата! — отчётливо, с расстановкой и даже с какой-то торжественностью проговорила женщина. Свой, отдельный телефонный номер и аппарат в двадцать третьей комнате появились недавно, звонки случались нечасто, и делопроизводительница пока ещё гордилась обязанностью отвечать на вызовы.
А вот следователи при звуке телефона подобрались и переглянулись, даже Бабушкин в своём углу завозился и что-то забормотал — не то увидел тревожный сон, не то задумался о возможном пробуждении.
— На мысу, против Коровьего? Судебных вызвали? Выезжаем! — отрывисто проговорила она, сделав какие-то пометки в пухлой тетради. А после, уже положив трубку на блестящие телефонные рога, сообщила ожидающим пояснений следователям: — На мысу рыбаки выловили труп, молодая женщина, по виду — утопленница. Кого записываю на выезд? — Элеонора перевела вопросительный взгляд на Титова.
— На мысу-у, это же другой край города! — тоскливо вздохнул себе под нос Шерепа.
— Думаю, никто не станет возражать, если прогуляемся мы с Брамс? — чуть улыбнулся поручик. — Аэлита Львовна, вы утопленников не боитесь?
— Вот ещё! — возмутилась вещевичка, воинственно вздёрнув подбородок, хотя к трупам она и в самом деле относилась с опасением. Не столь значительным, чтобы визжать и падать в обморок, подобно трепетной курсистке, но всё же явственным. Однако признать это перед петроградцем? — дем, — решительно кивнула она, подходя к шкафу за небольшим рабочим саквояжем: у каждого из полицейских вещевиков имелся такой, содержавший в себе полезные в деле вещи и другие мелочи.
Титов распахнул и придержал дверь, позволяя девушке выйти, и следом за ней шагнул через порог. Несколько секунд двигались в тишине, потом Натан предложил:
— Разрешите вам помочь?
— Чем? — растерялась Аэлита.
— С чемоданчиком, — ответил мужчина, но взгляд девушки не стал более понимающим, и поручик попытался уточнить: — Давайте, я его понесу. Зачем девушке таскать тяжести?
— Оставьте, он не тяжёлый, — поморщившись, недовольно отмахнулась Брамс. — Тем более там много хрупких вещей.
Ещё несколько шагов помолчали.
— Аэлита Львовна, я хотел бы извиниться, — вновь нарушил тишину Титов, и на этот раз Брамс ответила откровенно изумлённым взглядом. — За то, что во время разговора у Петра Антоновича выразил сомнения в ваших умениях и невольно обидел вас.
— Ничего страшного, — ответила она после долгой паузы.
Получилось ворчливо, да и раздосадованный взгляд, который вещевичка бросила на спутника, сложно было назвать извиняющим, но Натан решил всего этого не замечать: он уже понял, что девушка с выдуманным именем чудн'a в той степени, чтобы полностью это имя оправдывать. А вот как относиться к её словам и поведению и как держать себя с ней, он ещё не определился и потому принял решение пока наблюдать со стороны, на подначки не реагировать, держаться ровно и приветливо.
С остальными служащими было куда проще, общий язык с ними Титов нашёл без труда, и надежда на то, что служба на новом месте окажется немногим хуже прежней, а попытка начать жизнь с чистого листа увенчается успехом, лишь окрепла и почти превратилась в уверенность.
Владимиры, даром что воинский чин имел только один из них, походили на отставных офицеров, к числу которых Натан относился сам и с которыми привык служить вместе, среди полицейских их было большинство. Не договориться с Чогошвили было попросту невозможно, это отрицалось самой его природой и обаянием, помноженным на энергию юности. Элеонора чрезвычайно походила на юных богемных фей, разменявших полвека, но в лучшую сторону отличалась от них простотой, искренностью и ясностью мысли, а также наличием в жизни постоянного, определённого и вполне достойного занятия, что вызывало в поручике симпатию. Даже спящий Бабушкин уже казался Титову родным и понятным, даром что офицер не услышал от него ни единого слова.
На этом светлом, приятном фоне чудачества Аэлиты не только не беспокоили Натана, но вызывали искреннее любопытство и желание разобраться, понять, как именно думает эта девушка и что происходит у неё в голове. Первые чувства — неодобрение и нежелание вести дела в паре с девушкой — схлынули, уступив место живому интересу.
— А ещё я бы хотел попросить вас о небольшом и, надеюсь, необременительном одолжении, — невозмутимо продолжил Натан. — Вы ведь состоите с Петром Антоновичем в родстве и знаете его семью? Он женат?
— Да, а почему вас это интересует? — насторожилась Брамс.
— Возможно, вы сумеете оказать на него влияние, просто так или через его супругу. Видите ли, Чиркову действительно стоит обратиться к настоящему лекарю, а мою рекомендацию он, боюсь, уже выбросил из головы. Он ещё весьма крепок, а вот сердце исключительно изношено. Малейшее потрясение для него сейчас крайне опасно и в любой момент может свести в могилу.
— Но вы же его вылечили! — Рыжие брови вещевички удивлённо приподнялись.
— Я не вылечил, я снял острый приступ, — возразил Натан. — Я вполне владею собственным даром и способен оказать помощь, хотя учили меня совсем другому, но господину полковнику требуется обстоятельное, продолжительное лечение и наблюдение у настоящего доктора, а не случайная помощь оказавшегося поблизости живника.
— А какое вам до него дело? — подозрительно осведомилась Аэлита и бросила на мужчину столь недобрый, жгучий взгляд, что обескураженный Титов и не сразу нашёлся с ответом.