Уездный город С***
Шрифт:
Не столько по долгу службы, сколько по велению души Михельсон знала всё обо всех или по меньшей мере к тому стремилась. Не только о своих подопечных, к которым относилась с особой материнской нежностью, но о всяком служащем Департамента и, как порой чудилось, о каждом жителе города С***. И сейчас Элеонора отчаянно страдала, это было заметно по её порывистым движениям и заломленным бровям: в Департаменте появился человек, о котором Михельсон не знала ничего, кроме его имени и должности, поскольку делами старших офицеров занимались совсем другие люди и они не желали делиться сведениями. Не из нелюбви к Элеоноре, просто болтунов здесь не жаловали, а каждый служащий дорожил своим местом.
— Деточка, ну? Каков собой этот петроградец? — с обычным своим лёгким акцентом, чуть картавя, проговорила она, быстрым шагом приблизилась к столу Аэлиты и, бесцеремонно подвинув бедром какой-то ящичек, присела на край, требовательно взирая на вещевичку.
— Что значит «каков»? Две ноги, две руки, голова. Одна, — растерянно проговорила Аля, аккуратно отодвигая подальше от Элеоноры шкатулки с наиболее хрупким содержимым. Но Михельсон такой ответ явно не удовлетворил, та продолжала выразительно смотреть, и Брамс неуверенно добавила, отчего-то с вопросительной интонацией: — Мундир?
— «Одна голова в мундире»! — передразнила Элеонора, театрально всплеснула руками и открыла небольшую сумочку, висевшую через плечо. — Деточка, ты меня поражаешь, — сквозь зажатый в зубах мундштук заявила она. — Молодой, яркий. Какой разворот плеч, какой рост! Мужественный подбородок, тёмные волосы, — не прекращая выразительно жестикулировать, Михельсон достала серебряный портсигар, вытряхнула оттуда папиросу и закрепила её в мундштуке. — Красавец мужчина! А ты — две руки… Ах, деточка, ну как так можно! Юна, свежа, хороша собой — а в таком мужчине видишь лишь руки да ноги, — она на несколько мгновений прервала свой монолог, раскуривая папиросу.
К счастью Аэлиты, Шерепа продемонстрировал похвальное проворство и отличную реакцию: перехватил ищущий взгляд Элеоноры, взмахом руки загасившей спичку, и своевременно сунул ей старую мраморную пепельницу, когда-то белую, а теперь — серо-бурую в разводах. Бог знает, чем бы закончился разговор, не успей Вова с галантным жестом; мог бы и кровопролитием, ткни Михельсон спичкой в какую-то из множества нежно любимых Аэлитой вещей.
— Впрочем, — задумчиво продолжила Элеонора, выпустив сизый дым несколькими неровными кольцами, — руки у него и вправду хороши. Ах, эти сильные мужские руки! — мечтательно проговорила она, на мгновение обняла себя одной рукой, а потом ей же махнула на вещевичку. — Нет, деточка, я решительно тебя не понимаю!
— Это я не понимаю, что не так у него с руками, — окончательно запуталась Аэлита и затрясла головой. — И что ещё ты желала о нём узнать, если, кажется, и так знаешь куда больше, чем я?
— У меня сложилось впечатление, что Элеонора предлагает тебе к нему присмотреться. Как к мужчине, — пряча ироничную улыбку в уголках губ, пояснил Машков: он лучше прочих понимал логику Аэлиты и порой выступал толмачом. На это предположение девушка ответила потерянным и почти испуганным взглядом, и Владимир решил, что нужно спасать положение, а потому обратился к старшей женщине: — Почему ты сама в таком случае к нему не присмотришься?
— Ах, Володенька, я знаю такой тип мужчин, — отмахнулась Михельсон. — Это романтический персонаж, защитник, который будет возвышенно страдать и носить свою прекрасную любовь на руках, — с патетикой завершила она, простёрши свободную ладонь к небесам. Выдержала театральную паузу, выдохнула дым и, буднично махнув той же рукой, завершила: — Я уже не в том состоянии души, когда всё это трогает. Я предпочитаю, когда трогают…
— Элеонора! — с укором оборвал её Машков, в очередной раз подумав, что Михельсон — совсем не подходящая компания для юной благовоспитанной девушки, а Брамс, невзирая на странности, оставалась именно таковой. И иначе как чудом объяснить тот факт, что влияние Элеоноры до сих пор не дало плодов, не получалось.
— Честно говоря, я совсем об ином спрашивал, — присоединился к другу Шерепа. — Ставит этот петроградец себя как? Что из себя характером представляет? Не выметет нас всех отсюда новая метла?
Аэлита хмуро пожала плечами, не зная, что на это ответить, а потом с облегчением кивнула на дверь:
— Да вон он сам как раз, у него и спросите!
Неизвестно, как давно стоял на пороге поручик Титов, выражение лица его оставалось невозмутимым, но присутствующие ощутили неловкость. Впрочем, не все: Бабушкин продолжал тихо спать в своём углу, смутить Элеонору на памяти служащих уголовного сыска не удавалось никому, а Аэлита просто не поняла проблемы. Владимиры поднялись с мест, кивком поздоровались, не решаясь заговорить.
— Добрый день, — первым нарушил неловкое молчание Натан, подходя ближе к компании и с интересом озираясь. Неприязни в его глазах не было: то ли двадцать третья комната не впечатлила столичного франта, то ли он слишком хорошо умел держать лицо, но в любом случае оба следователя немного расслабились.
Поручик смотрелся здесь куда менее уместно, чем в аккуратном кабинете полицмейстера С-ской губернии. Идеально выглаженный, с иголочки, белоснежный мундир, сапоги что твоё зеркало, гладко выбритое лицо, аккуратно подстриженные волосы… не то что Шерочка с Машерочкой — одинаково помятые, чуть взъерошенные, с лоснящимися локтями уже серых от частой чистки кителей.
Если приглядеться, можно было заметить, что Машков всё же несколько аккуратнее друга. Не в силу личных качеств, а благодаря удачной женитьбе: в отличие от Шерепы он был человеком семейным и ходить совсем уж встрёпанным не имел возможности. Поначалу, когда его супруга Шурочка только взялась за воспитание Володи, он тоже смотрелся настоящим франтом, но через год семейной жизни запал женщины угас, приличного вида Машкову хватало до первого выезда на место преступления. Да и вообще, служба следователя в губернии совсем не располагала к сохранению холёности: то в седле, то на коленках, то и вовсе на пузе.
И каждый раз полицейские негодовали и ворчали, недобрым словом поминая человека, определившего для служащих летний мундир белого цвета, даром что форму полицейским всегда делали вещевики, и потому ухаживать за ней было всё же куда проще. Конечно, устав требовал носить этот китель только в департаменте и при работе с населением, на задержание или в засаду допускалась другая одежда, гораздо более удобная и не столь броская. Но «работа с населением» сменялась другой зачастую непредсказуемо, и в большинстве случаев полицейские просто не успевали переодеться.