Угарит

Десницкий Андрей Сергеевич

– Ашрей хаиш, ашер ло халах бе‘эцат реша‘им, – тихонько проговорил я, – блажен муж, который не ступает по совету нечестивых…

– Помнят, – чуть кивнул головой Давид, – еще помнят. Ступай теперь. Это и передашь.

– Благослови, царь! – я сам прижался головой к его ладони, похоже, нарушая всякий этикет – за моей спиной зашумели чьи-то недовольные голоса, да кто он такой, этот чужеземец, чтобы просить у царя благословения…

– Благословен Бог Авраама, Исаака и Иакова, – проговорил царь еле слышно, а его легкая, сухая ладонь легла мне на темя, – благословен Бог мой и твой Бог, отрок Бен-Ямин, Бог отцов наших и Бог потомков наших. Он возвестил мне ныне радость устами твоими, и он с миром возвратит тебя и жену твою в землю твою, из которой вы были взяты, а я приложусь к народу моему.

И голоса за спиной смолкли, как не бывало их. Даже не помню, что там еще они говорили мне потом. Йоав, кажется,

был удивлен моей дерзостью, но не рассержен, а вот Ахиэзер был крайне недоволен и все повторял про безопасность и про то, что в другой раз может меня и не вытащить, и тот юноша у изголовья царя бросил отчего-то на меня такой теплый и благодарный взгляд, но ничего не произнес, и стража расступилась, и как-то ведь дошел я до комнаты, где томилась Юлька…

– Я видел царя Давида и говорил с ним! – выдохнул я, и всё остальное было уже неважно, – и он сказал, что мы скоро вернемся домой! Правда, не уточнил, как и когда.

50

Когда вышел Израиль из Египта,род Иакова – от народа чужого,Иуда сделался святыней Его,Израиль – владением Его.Море увидело их и бежало;Иордан обратился вспять.Горы тогда скакали, как овцы,и холмы, как ягнята.– Что с тобою, море, что ты бежишь,Иордан, что потек ты вспять?Горы, что вы скачете как овцы,и вы, холмы – как ягнята?– Пред лицом Господа трепещи, земля,пред лицом Бога Иаковлева:Он обращает в полноводное озеро скалуи камень – в источник вод.Не нас, Господи, не нас,но Имя Свое прославь,по непреложной милости, по истине Твоей.Будут ли язычники говорить:«И где же их бог?»Наш Бог – на небесах,что пожелает, то творит;а их идолы – золото и серебро,творение человеческих рук.Есть у них рот, а они немы;есть у них глаза, а не видят;есть у них уши, а не слышат;есть у них ноздри, а не чуют;ладони – а не осязают;ступни – а они не ходят,и гортань их звука не издаст.Пусть творцы их станут им подобны,да и все, кто уповает на них!Израиль! На Господа уповай:Он – твоя помощь, твой щит.Род Ааронов! На Господа уповай:Он – твоя помощь, твой щит.Богобоязненные! На Господа уповайте:Он – ваша помощь, ваш щит.Помнит и благословляет нас Господь:благословляет Израилев род,благословляет Ааронов род,богобоязненных благословляет —и великих, и малых.Да прибавит Господь к вашему числуи умножит ваших детей.На вас – благословение Господа,Творца неба и земли.Небо – для Господа оно,а землю Он роду людскому дал.Не мертвые Господу хвалу вознесут,не все те, кто сошел в тишину, —мы будет Господа благословлятьотныне и вовеки.Аллилуия! [8]

8

113-й Псалом.

51

Вернемся домой? Неужели это действительно возможно?! Я столько дней – да что там дней, месяцев! – запрещала себе даже думать о таком, чтобы не раскисать, чтобы были силы жить и что-то делать. И в первый момент даже растерялась: о чем он говорит, этот Венька, внезапно за один только день ставший совсем иным, незнакомым, чужим… Чужим? От этой мысли меня словно огнем обожгло –

что произошло за этот длинный, невероятно длинный день, что Венька, мой родной любимый Венька, вернулся таким неузнаваемым? Его словно пламенем каким-то опалило там, где он был без меня, и таким плотным жаром било от него, что я внезапно потеряла весь свой задор, а ведь как хотела отругать разгильдяя, что, уйдя на минутку, он оставил меня в одиночестве до самого вечера, и даже не пришел позвать меня к обеду, хотя сам наверняка где-то там пировал в царских палатах. А как же я? Что, моей участью так и будет теперь лепешка, да горсть овощей, да ледяная вода в глиняной кружке – не кружке даже, а довольно корявом сосуде?

Много, очень много горьких и обидных слов скопилось у меня за этот грустный день, в который я успела и разнервничаться, и нареветься, и сойти с ума от тревоги за пропавшего напрочь Веньку. Но сейчас все эти слова словно застыли у меня в горле, я только едва слышно кивнула: «хорошо» – и, присев на то, что можно было назвать кроватью, начала расшнуровывать мягкие кожаные сандалии.

– Юлька, что с тобой, ты не рада? – встревожился Венька, усаживаясь рядом и пытаясь перехватить мой взгляд.

– Почему же? Я рада… – устало и спокойно ответила я, сбрасывая платье и по уши забираясь по теплое и легкое покрывало, еще пахнущее овчиной.

– Тогда что же ты…? – все так же бестолково пытался растормошить меня Венька, но я только повернулась на бок, плотнее заворачиваясь в покрывало, и спокойно, насколько хватало сил, ответила:

– Я слишком беспокоилась за тебя весь день, прости… я не могу сейчас иначе.

Венька пытался растормошить меня, что-то такое говорил, но у меня все пролетало мимо ушей – настолько плохо и тревожно мне было. И надо было нам тащиться в такую даль, чтобы меня заперли в этих дурацких четырех стенах как последнюю пленницу, а Венька – МОЙ Венька – внезапно стал таким чужим и на себя не похожим. Конечно, у него тут совсем другая жизнь, другие игрушки, а я так и буду для него теперь наложницей, человеком второго сорта, как все здешние тетки для своих мужей и хозяев.

Как я ни крепилась, но предательские слезы таки закапали из глаз, сначала потихоньку. А потом сильнее и сильнее. Я честно пыталась скрывать их, кусала угол покрывала, оставлявшего между зубами противные шерстинки, но не могла совладать ни с рыданиями, ни с огромным, все затапливающим чувством жалости к себе. И еще… я не знала, как теперь отнесется к моим слезам этот новый Венька. Утешит? Или рассердится? Или… Но в паузу между двумя моими всхлипами внезапно ворвался ровный и мерный храп. Венька, тот самый Венька, кого я так боялась потревожить своим плачем, просто-напросто мирно спал и не думал обо мне ни капельки. Такое предательство было выше моих сил, но воин царя израильского остался глух и холоден к моему отчаянию.

Не помню, что мне снилось той холодной и грустной ночью, наверняка что-то унылое и противное. Только вот пробуждение оказалось еще более отвратительным. По привычке повернувшись в венькину сторону и попытавшись поуютнее устроиться у него «под крылом» я внезапно почувствовала пустоту и холод смятой постели. Это еще что за новости? Сначала я, не открывая глаз, попыталась пошарить рукой на Венькиной половине, потом с изумлением огляделась и поняла, что Веньки рядом нет. Причем, похоже, уже давно нет, потому что постель стала совсем холодной и даже чуточку отсырела от утренней влаги. Ну что за дела? Вот только этого мне и не хватало для полноты счастья!

Настроение стало совсем отвратительным, поэтому служанку, принесшую свежей воды для умывания, я встретила совсем неласково. Расспросы мои она понимала с пятого на десятое, я ее варварское наречие разбирала еще хуже, и поняла в итоге только одно – что за Венькой кто-то приходил совсем-совсем рано, и куда-то его увел, похоже на войну. Эта новость меня огорошила окончательно. Что за война? С кем? И в качестве кого Венька в ней участвует? А если убьют неровен час дурака моего, что я тут буду одна делать в этих закоулках времени? Хоть бы Ахиэзер появился, что ли… Не слишком я его жалую, но это сейчас был единственный человек, от которого можно было получить хоть какую-то информацию. Но и Ахиэзера словно корова языком слизнула. Куда они все тут проваливаются, еще в одну хронодыру, что ли?

Служанка, судя по всему, привычная к скверному настроению господ, принесла на подносе завтрак, оказавшийся на удивление недурственным. Свежие лепешки, молоко, мед, кусок сыра – что ж, так уже можно жить! Сейчас бы еще чашечку кофе и ломтик ветчины! Ну ладно, кофе тут еще не открыли, равно как и Бразилию всякую, но ветчина может же быть? И как она на их языке называется? Хотя кто их знает, этих древнеевреев, небось, у них со свининой уже такие же сложные отношения, как и у далеких потомков. А жаль, вкусный зверь Хавронья, особенно ежели ее правильно приготовить…