Угощаю рябиной (сборник)
Шрифт:
– Того и требую!
– Ну говори, говори!
– Ладно, успеем еще, поговорим.
– Да уж говори сразу, чего тут.
– Ладно.
Похоже было, что братья начали горячиться, и бабушка встревожилась:
– Вы что, родненькие, о чем вы, родненькие! Ну-ка не сходите с ума, помолчите. Вот сейчас самоварчик спроворю, вот сейчас на стол его.
А Павел удивлялся, как это младший брат может в чем-то не соглашаться с ним.
Когда самовар закипел, бабушка хотела сама подать его, но Шурка вскочил с лавки, крупно шагнул в кухню, не грубо, но решительно отвел локтем ее руки, сдунул с крышки самовара угольную пыль и легко перенес его на стол. Пар столбом ударил
Анисья разлила чай по стаканам, и все усердно начали дуть на горячий чай, тянуть его с блюдцев, пофыркивая. Бабушка брала поочередно то карамельку, то мятный пряник. Павел брал и то и другое, Шурка ничего не брал и пил чай без сладкого, вприглядку.
– Вот какие у меня мужики выросли!
– хвастливо, как бы про себя, говорила старушка, подливая чай то одному, то другому внуку.
Особенно внимательно следила она за стаканом Павла, ей хотелось ухаживать за гостем, но угощать его тем, что сам привез, было как-то неловко, и оставалось одно - разливать чай, пока есть кипяток в самоваре.
Братья теперь могли сойти за одногодков, только у Павлуши лицо было длинное, вытянутое, а у Шурки круглое, словно происходили они от разных родителей.
По середине улицы мимо дома дважды, туда и обратно, прошли девушки. Они громко разговаривали, неестественно громко смеялись и искоса поглядывали на окна, стараясь обратить на себя внимание. В толпе девушек пряталась Нюрка Молчунья, бледная, с возбужденно горящими глазами. На что она надеялась, чего хотела, - просто увидеть Павла и ничего не сказать ему или сказать что-нибудь такое, чтобы сразу надорвать ему всю душу, подкосить его на веки вечные?
Последний раз, проходя под окнами, девушки пропели частушку:
Я березу белую
В розу переделаю.
У милого моего
Разрыв сердца сделаю!
И скрылись.
Разомлев от крепкого чая, Павел чуть отодвинул от себя самовар, труба которого опять оказалась как раз под лампой. Через какую-то минуту ламповое стекло в струе пара щелкнуло, и его опоясала светлая трещинка, будто полоска блестящей фольги.
Бабушка охнула так, словно кто ее кулаком в живот ударил: стекол больше не было ни в доме, ни в магазине, - но промолчала.
Шурка тоже промолчал, лишь двинул самовар на прежнее место.
* * *
В сенях залаяла собака, и в избу, не стучась, вошел председатель колхоза Прокофий Кузьмич. Павел поднялся из-за стола, навстречу ему. При этом он отметил про себя, что на заводе директор, входя в рабочую квартиру, обязательно постучится и спросит разрешения: в цехе он - хозяин, в квартире рабочего - гость, не больше, а Прокофий Кузьмич входит в избу колхозника, в любую, как в контору правления, по-хозяйски. Раньше такие мысли Павлу в голову не приходили.
Настроение у председателя было веселое.
– Почему не докладывают? Гость появился, а я узнаю о том в последнюю очередь, - заговорил он еще от порога и, не останавливаясь, прошел вперед, подал руку Павлу и сел к столу.
– Проходи, Прокопий, садись чай пить с гостинцами!
– с запозданием, но дружелюбно пригласила его бабушка.
Председатель за столом снял кепку и отряхнул ее от сырости.
– Можно и чаю, хотя его, как говорится, много не выпьешь, - засмеялся он.
В последнее время Прокофий Кузьмич не стеснялся заходить то в один дом, то в другой, когда ему хотелось выпить, и колхозники потворствовали этой его слабости, добывали водку, рассчитывая, в свою очередь, на разные поблажки с его стороны.
Анисья оделась и молча вышла из избы.
– Ну здравствуй, Павел!
– сказал Прокофий Кузьмич, подняв глаза на Павла, словно только что заметил его, и сразу поправился: - Здравствуй, Павел Иванович! С приездом, брат! Давно тебя ждем. Исчез, голоса не подаешь - в чем дело? Я уж о тебе плохо стал думать.
– Что вы, Прокофий Кузьмич, зачем плохо думать?
– ответил Павел.
– Вот я приехал.
– Вижу, приехал. Давай рассказывай!
Павлу польстило, что председатель колхоза назвал его по имени и отчеству, и, выпрямившись, он искоса, с некоторым торжеством взглянул на младшего брата. Брат сидел, опустив голову.
– Да что ж рассказывать?
– Как что? С чем приехал, какой багаж за спиной? Ты же меня понимать должен. Может, с ревизией уже ко мне или с руководящими указаниями прибыл?
– Рано еще, Прокофий Кузьмич.
– Не допер?
Павел промолчал.
– Говори, говори, - настаивал Прокофий Кузьмич.
– Кто ты сейчас, кем служишь?
– Училище я окончил, Прокофий Кузьмич.
– Так. Дальше!
– Техникой владею.
– Дальше.
– Что ж дальше, Прокофий Кузьмич?
– Говори, говори!
– Что ж говорить-то, Прокофий Кузьмич?
– Павел либо оттягивал разговор, либо и верно не понимал, о чем его спрашивает председатель.
– А ты не тяни. Ишь, как отмалчиваться научился!
– засмеялся Прокофий Кузьмич. Смех был веселый, добродушный, и настороженность Павла постепенно исчезала.
– Ты же меня понимать должен!
– повторил Прокофий Кузьмич.
– Да я понимаю вас.
– Ну, дальше что?
– Времена меняются, Прокофий Кузьмин.
– Так, значит, времена меняются? Вишь ты, черт!
– опять засмеялся председатель.
– Ну, тогда наливай хоть чайку, что ли.
Павел поспешно пересел к самовару на бабушкино место, налил стакан крепкого чаю, подвинул его председателю, подвинул и мятные пряники, и карамельки.
– В партию вступил? Или в комсомол?
– снова начал спрашивать его Прокофий Кузьмич.
– Это надо, брат! Да говори ты хоть что-нибудь.
Павел не успел ответить, вернулась Анисья. Она принесла от соседей поллитровку водки. Прокофий Кузьмич, сделав удивленное лицо, встретил ее прибаутками:
– Ох, и догадлива старуха! Дружку - стакан, от дружка - карман. А я-то думаю, куда она скрылась-удалилась? Ох, и научилась бабка с начальством ладить. Далеко пойдешь! А то чай да чай!..