Уготован покой...
Шрифт:
В гараже всем заправлял Азария Гитлин. Ему помогал наемный рабочий. Лихорадочная болтливость Азарии несколько поутихла с тех пор, как Срулик употребил все свое влияние, чтобы на общем собрании было решено считать Гитлина кандидатом в члены кибуца. Только в редких случаях, за столом, во время завтрака, случалось, повторял Азария Яшеку или Шимону-маленькому что-нибудь вроде того, что «бессмысленное сравнение вызывает на губах жжение». Или со смехом напоминал Эйтану Р. о том, что уже сотни лет назад было известно Спинозе: следует все принимать спокойно, с легким сердцем, ибо судьба во всех ее проявлениях — всегда результат извечного предопределения, подобно тому как сущность любого треугольника извечно предопределяет — сумма
Если от Азарии требовали, чтобы он поторопился с подготовкой комбайнов, поскольку жатва ячменя уже на носу, он с ухмылкой, не вынимая рук из карманов, лениво растягивая слова (как будто научился этому от Уди), отвечал: «От спешки погиб уже не один медведь. Все будет в порядке».
Но день свой начинал он с первым проблеском рассвета, в четыре утра, когда все еще спали. Прохлада занимавшегося дня заставляла его влезать в потертый коричневый пиджак. Это был тот самый пиджак, который Римона еще в середине зимы починила Ионатану, и он был Азарии изрядно велик. Иногда по вечерам Азария с Римоной навещали Анат и Уди Шнеуров или бывали у Эйтана и его подруг в однокомнатной квартире рядом с плавательным бассейном. Азария играл на гитаре и высказывался по вопросам текущей политики. А еще он нашел время, чтобы перекопать клумбы за домом. Посадил там душистый горошек. И палисадник Хавы и Иолека он тоже принял под свое покровительство: перекопал, прополол, подрезал, выкосил, привез химические и органические удобрения, посадил кактусы, гвоздики, принес из гаража и расставил там и сям всякие металлоконструкции, цилиндры, зубчатые колеса.
Каждый день после завтрака, перед тем как отправиться в гараж, он обычно проводил около десяти минут с Иолеком в тени смоковницы — приносил ему утреннюю газету и прочитывал заголовки. Угрозы из Дамаска. Проникшие террористы. Споры между парламентскими фракциями. Высказывания по поводу слабости Леви Эшкола. Но Иолек не слышит: после перенесенного им инфаркта он утратил остатки слуха, а тот — самый совершенный — слуховой аппарат ему ненавистен, и он пользуется им лишь в редчайших случаях. Иолек кладет свою большую, изрезанную глубокими линиями ладонь на руку Азарии Гитлина и спрашивает с легким удивлением: «Ну? Что? Так что нового?» Или вдруг нервно заявляет: «В конечном счете, Берл Кацнельсон был лисой всю свою жизнь». Или еще: «О чем тут говорить? Сталин никогда не понимал и не любил нас».
Азария поправлял вязаное шерстяное одеяло, чтобы колени Иолека не стыли, и шел в гараж. Изо всех сил старался он быть полезным. Заботился о том, чтобы ветеринар, раз в две недели навещавший наш кибуц, не забыл сделать Тие ежегодную прививку. Отремонтировал и покрасил старое инвалидное кресло, на тот случай, если оно понадобится Иолеку. Ездил с Римоной в Хайфу, чтобы купить ей платье для беременных. Во время этой поездки он купил Римоне небольшую книжку на английском языке — индийский трактат о переселении душ и путях обретения душевного спокойствия.
Каждый вечер он играл для Римоны. Работы в гараже вел с толком и умением. К началу жатвы ячменя все комбайны были готовы, даже вымыты и заново покрашены, так что сияли и сверкали. В первую неделю мая Азария сочинил и отправил краткое послание главе правительства, в котором подчеркнул, что товарищ Леви Эшкол должен знать: несмотря на презрительные насмешки, в стране есть немало людей, которые просто-напросто любят его. Эшкол ответил без промедления, на обычной почтовой открытке написал собственной рукой:
Спасибо тебе, молодой человек. Ты согрел мое сердце. Будь любезен, не забудь передать теплые приветы Иолеку и его подруге. Будь благословен.
Срулик тоже играет на своей флейте — в свободное время, по ночам. Хава уже покинула его квартиру и более не доставляет ему неудобств. Днем, встретив Срулика на пешеходной дорожке, члены кибуца пытаются остановить его, а то и просто приходят к нему в кабинет: обсуждают всякие мелкие проблемы, просят вмешаться в распределение людей на работы в кибуце, убеждают занять ту или иную позицию по вопросам экономики или образования. Срулик завел себе маленькую записную книжку, куда заносит каждую жалобу, каждый вопрос, каждое предложение, и не вычеркивает их до тех пор, пока не будет найдено решение или ответ, пока дело не завершится. Только по ночам он свободен и может музицировать, может писать и вычеркивать. При всем уважении к Иолеку, многие в кибуце утверждали, что такого секретаря, как Срулик — преданного делу, умеющего добиваться результатов, — у нас еще никогда не было. А порой случаются у нас и маленькие чудеса: рассказывают, что Поля Левин, одна из основательниц нашего кибуца, все эти годы проработавшая воспитательницей в детском саду, возглавляющая кибуцную комиссию по вопросам дошкольного воспитания, эта Поля Левин неожиданно получила от нашего Срулика альбом репродукций с картин Дюрера. Что бы это могло значить? Каждый судил об этом по-своему…
Как жаль, что усовершенствованный слуховой аппарат, купленный для Иолека, понапрасну валяется в ящике вместе с очками. Он не хочет слушать. И читать не хочет. Целыми днями сидит он в удобном кресле под смоковницей, глядя на деревья и облака. А быть может, он смотрит на птиц, на бабочек, на мух, роящихся в воздухе. Как осунулось его лицо. Эта прекрасная весна обрушила на Иолека жестокую атаку аллергической астмы. Дышит он тяжело и громко. Курить полностью бросил. Из-за аллергии слезы порой заливают его старческие глаза. Даже когда Амос, его младший сын, объявил ему, что осенью женится на своей подруге и что решил окончательно оставить кибуц и стать кадровым военным, даже и тогда не нашел Иолек для сына более пяти слов: «Ну. Хорошо. Прекрасно. Все равно».
Пришло письмо от Троцкого. На сей раз не Иолеку, а на имя нового секретаря кибуца. С сожалением должен сообщить, пишет Биня Троцкий, что до сегодняшнего дня ничего не получил от своего сына. Понапрасну он сидит и ждет, вдруг парень появится неожиданно. Но своих надежд он не утратил и не утратит никогда. Вот и брат его единственный исчез, и целых двадцать лет нет от него ни слуху ни духу. Но и в этом случае не теряет Троцкий надежды: все возможно в жизни, все может случиться. Не согласится ли Срулик от имени кибуца принять денежное пожертвование от Троцкого на создание «музыкальной гостиной». Или, возможно, библиотеки? Дома культуры? Пожалуйста, не отвечайте отказом. Ведь и он очень одинок, далеко уже не молод, и кто знает, сколько ему еще отпущено. В кибуце Гранот, несмотря ни на что, прожил он лучшие дни своей жизни. И здесь родился его единственный сын.
Срулик ответил ему письмом:
Благодарим за твое предложение. Через две-три недели обсудим его на заседании секретариата. Со своей стороны, я поддержу его.
Птица на заборе. Забор сложен из красного кирпича. Птица странная, нездешняя. Фазан? Дикий гусь? Все пространство картины тонет в туманной тени, кажется, все пропитано дождевой влагой. Но косой луч солнца блестящим копьем пробивает и тень, и туман, рассыпаясь ослепительными вспышками на поверхности кирпича в самом конце забора, в нижнем углу картины, вдалеке от птицы, которая — как неожиданно для себя обнаружил Азария — раскрыла клюв, словно изнемогая от жажды. А глаза у нее закрыты.
Тия примостилась на краю ковра. Зубами вычищает шерсть. Перестала. Улеглась. Какая-то тревога внезапно заставляет ее вскочить на ноги. Она обходит комнату, заползает под диван, вылезает оттуда, зевая и повизгивая, медленно идет к двери, но, передумав, возвращается и снова растягивается на ковре, но на сей раз так, чтобы оказаться поближе к окну.
Азария уже спрятал в шкафчик, висящий под потолком в ванной комнате, керосиновый обогреватель и достал из того же шкафчика вентилятор. Ибо зима уже миновала и наступило лето. Все книги, посвященные шахматам, а также журналы «Поле», которые получал Иони, расставил он на верхних полках стеллажа, а внизу расположил в алфавитном порядке книги Римоны об Африке.