Уходи с ним
Шрифт:
– Он выздоровеет. Главное – верить. Ведь он мог погибнуть.
Медсестру прервала коллега, которой срочно потребовалась ее помощь. Тепло протянутой руки не длится долго, когда персонала катастрофически не хватает.
Но за чем дело стало, у Малу тоже теплые руки. Она небрежно откладывает журнал, который в любом случае и не думала читать, и ждет, пока медсестра выйдет из помещения, чтобы придвинуть свой стул поближе к старику.
– Я случайно услышала обрывок вашего разговора. И увидела, как вам грустно. Мне очень жаль, что такое случилось с вашим мальчиком. Скажите, а его не Ромео зовут?
Free hug
Когда
Второй приятной неожиданностью оказалось то, что, когда я зашла поздороваться с Ромео, он улыбался. Наверно, подумал, прикинул, понял и продвинулся вперед. Завтра он нас покидает. Несколько дней мы не увидимся, а потом я встречусь с ним уже в травматологии – остается надеяться, что у него не случится какого-нибудь осложнения, из-за которого его отправят в другое отделение. В конце концов, я к нему привязалась.
– Это нехорошо, ты же знаешь!
– Да знаю я, Гийом. Но как ты умудряешься действовать наперекор тому, что чувствуешь?
– Я не чувствую, так что не с чем бороться.
– Я тебе не верю.
– А я стараюсь не поддаваться.
– Расскажи мне, как.
– Такое не объяснить. Но я не люблю привязываться. Когда привяжешься, потом приходится отрывать от себя, а это иногда больно.
– Но можно ведь и привязаться к кому-то, и потом не мучиться от расставания.
– Думаешь?
– Не знаю.
– Пока ты не влюбляешься в своих пациентов, ладно уж, привязывайся, пускай. Но я на страже, имей в виду.
– Привязаться и влюбиться – разные вещи.
– Грань иногда очень тонкая.
– Не для меня.
– Хочешь миндальное печенье?
– Смотри, например, я очень привязана к тебе, но при этом совсем не влюблена.
– А жаль, – заметил он, улыбаясь.
– Перестань.
– С какой стати. Я очень люблю, когда ты краснеешь.
– Я не краснею.
– До ушей. Хочешь зеркало? Это ты не ко мне привязана, а к моим кулинарным творениям.
– Ты заставляешь меня краснеть и толстеть – и горд собой?
– Желаю тебе потолстеть по другой причине, моя дорогая.
Мы устроились в комнате для персонала, и кофе полился рекой. Приятные минуты. Дежурство и на этот раз спокойное. Я смотрю в никуда. Гийом заполняет бумаги. Мои глаза останавливаются на нем. Он сосредоточен, брови нахмурены, на лбу пара морщин. У него тик. Его челюсть непрестанно подергивается. За внешним спокойствием этот человек скрывает постоянное напряжение. Не знаю, что у него там, за фасадом. Говорит он очень мало. Иногда мне хочется быть такой же, как он. Не испытывать потребности исповедаться перед кем-то и в то же время не страдать от того, что все держишь в себе. Но кто сказал, что он не страдает? Кто сказал, что молчаливые люди не страдают? Что они не замыкаются в своем молчании, чтобы соответствовать навязанному им обществом образу? Плакать нельзя, смеяться – едва-едва, любить или привязываться запрещено, гнев
Почему он так сдержан? Вообще-то я не кусаюсь.
На мой взгляд, бумаг ему еще на некоторое время хватит. Иду повидать Ромео.
– Вы не спите? – спрашиваю я.
– Нет. И вы тоже?
– На дежурстве редко удается поспать.
– А кажется, все спокойно.
– Это может перемениться в любую секунду. Представьте себе, что у вас остановка сердца, а я сплю?
– Нет, что-то мне не хочется такого представлять.
– Да я просто к примеру. Вы хорошо себя чувствуете?
– Нормально. Вот со сном не очень. Достало, что не могу повернуться. А я всегда спал на боку. Согнув ноги.
– В позе зародыша?
– Именно. А еще, что не могу вдохнуть свежий воздух, увидеть солнце, бегущие тучи, летающих птиц, почувствовать кожей ветер. Даже дождь, ливень, под которым вымокнешь за несколько секунд. Вот чего мне не хватает.
– Вы скоро снова все это почувствуете. Совсем скоро.
Я улыбаюсь и беру его за руку. Сейчас это единственное, чем я могу его утешить. Он знает не хуже моего, что нужно время и в больнице он останется надолго, не говоря уже о последующей реабилитации. На большую лестницу он полезет еще очень нескоро. Если когда-нибудь полезет.
– И потом, меня уже так давно никто не брал за руку. Меня не осмеливаются трогать, и подходят-то с опаской. Мой вид поистине страшен, у меня такое ощущение, что люди боятся травмировать меня еще больше.
– Хотите немного ласки?
– Ласки?
– Free hug, по-английски. Чтобы я вас обняла?
– Это входит в ваши профессиональные обязанности?
– Это входит в мою персональную компетенцию.
– А вы имеете право?
– Лучше бы мой коллега нас не видел, иначе он будет читать мне нотации до самого утра, но вам это может пойти на пользу…
– Мне бы очень хотелось…
Я стараюсь, как могу, обнять его. Приподнимать его сильно нельзя, но мне удается подсунуть руку под его плечи. Я мягко прижимаю его к себе, не говоря ни слова. Hug в тишине, нарушаемой только ритмом биения сердца, который слышен из монитора и предательски ускоряется. Мы так и остаемся добрых минут пять. Мгновениями я чувствую, как он вздрагивает. Он плачет. Имеет право.
Потом я отстраняюсь и смотрю на него.
– Думаю, что на самом деле это должно быть частью профессиональных обязанностей медсестры как крайне эффективное средство, – говорит он.
– Я не с каждым так обращаюсь.
– Значит, мне повезло.
– Мне тоже. Вы прикованы к больничной койке, весь переломанный после серьезного несчастного случая, и при этом говорите, что вам повезло. По мне, так это маленькая победа.
– Только когда вы здесь.
Я ограничилась улыбкой и ушла, думая о том, что мне сказал Гийом. Не надо слишком привязываться.