Уходящие перспективы. Школа после эпохи перемен
Шрифт:
«Было единое содержание образования – тогда было и единство!» – восклицают одни со вздохом сожаления, другие с гневом. Но так ли это на самом деле? Если только мы обратимся не к спискам программного материала, а к подлинному содержанию образования – к тем отношениям между взрослыми и детьми, в которых люди образовываются?
Да, министерство по первому требованию умело ответить, что и в каком классе проходят, как выглядит структура образовательных учреждений, каков процент успеваемости и сколько учителей в настоящий момент повышают свою квалификацию. Чудесная, насквозь просматриваемая ёмкость – упорядоченная, иерархичная, прозрачная… разве что необитаемая. Жизнь ведь обладает некоторыми
А поскольку жизнь имела-таки место быть, то в нижних ячейках административно-методического замка, за закрытыми дверями классов, творилось нечто для стороннего наблюдателя вовсе не прозрачное. Все делали вид, что соблюдают правила одной игры, от Камчатки до Краснодара дети открывали учебники в один день на одной и той же странице, но то, что происходило в двух соседних классах, могло не иметь между собой ничего общего. Проходя одни и те же параграфы, ученики научались противоположным вещам. Насколько цельным был механизм образовательной мельницы, настолько же дробным оказывалось пространство педагогической жизни.
Да и монолитность государственного каркаса обеспечивалась, скажем прямо, не единообразием программ, а пусть скромной, но стабильной, предсказуемой системой материального обеспечения. Когда же оказалось, что здание стоит не на граните, а на песке, что фундамент поплыл, то и административно-методическая мельница пошла распадаться на куски.
Но прежде чем начались беды с фундаментом, промелькнул короткий золотой период, когда минимальная обеспеченность ещё сохранялась, а правила игры уже появилась возможность менять. Ведь правила эти были и остаются далеко не безобидными. Если дети в начальной школе год за годом должны молча по пять часов в день сидеть рядами в затылок друг другу, если они имеют право шевельнуться или подать голос только с разрешения учителя – это не может не калечить их психику и их здоровье. А таких «если» в правилах школьной игры можно насчитать сколько угодно.
Правила игры не годились никуда, но сражались за них до последнего. Практику тех учёных и учителей-новаторов, кто научился с успехом предлагать другие правила, изо всех сил отгораживали глухими стенами. Зато когда стены зашатались, то известия и легенды об их успехах, о том, что можно и нужно жить совсем по-другому, сыграли роль катализатора в насыщенном растворе. И по тому нижнему «непрозрачному» этажу образования будто прошло короткое замыкание. Токи идей и решений устремились уже не по управленческим высям, а по равнинам и по взгорьям, наэлектризовывая сотни возникающих педагогических сообществ. В течение нескольких лет вспыхнули десятки тысяч связей между людьми. И именно в эти годы в России действительно сложилось единое образовательное пространство.
Конечно, картина революционного становления очень плохо соблюдает правильные пропорции. Она заведомо стихийная, путаная, часто горячечная. Здесь было много поводов для взаимного скепсиса учителей осторожных, неторопливо-вдумчивых – и горячих преобразователей, движимых к открытиям энергией тех или иных заблуждений.
Но фундамент тем временем во многих местах вовсе ушёл из-под ног. Что изобретать и как, и за счёт чего – неизбежно становилось заботой и тех, и других, и третьих. Стараться ли удерживать школьные порядки в логике обломков прежней дидактической мельницы или же перекраивать их во что-то более подходящее? Это стало личным делом когда учителя, когда школы, когда города. Но вроде бы стало, а вроде и нет. То ли ты сам себе предоставлен, то ли любая вышестоящая инстанция вправе при желании тебя расчехвостить: по тем ли, мол, инструкциям спасаешься. Правда, про спасение инструкции молчат, и хорошо, что молчат.
Довольно забавно это архитектурное убеждение в том, что, когда поплыл фундамент, надо восстанавливать строгость рисунка по фасаду. Конечно, можно до хрипоты спорить, быть орнаменту одноцветным или многоцветным – только устойчивости стенам от этого не прибавится.
В разнородности образования сомневаться сложно. Где-то о своевременной выплате зарплат мечтают как о несбыточном счастье. Где-то платят регулярно, поводов бастовать нет, но получки-то едва хватает на проживание. Где-то деньги более пристойные, а в тюменских «эмиратах» они вовсе фонтанами бьют. Но нет уверенности, что детям в школах Сургута и Уренгоя учиться так уж решительно лучше, чем в нищих брянских или смоленских райцентрах.
Московским учителям зарплату платят регулярно и по российским меркам приличную (хотя, конечно, не по местным). Но в самые бедные школы маленьких городков сегодня отпускают детей с куда более лёгким сердцем, чем во многие московские, заваленные компьютерами. Школы окраинных жилых районов столицы всё чаще превращаются в зоны повышенной опасности: и как центры распространения наркотиков, и как эпицентры подросткового насилия.
Выводов о том, где лучше, по деньгам делать не получается. Денежное измерение для нормальной жизни сверхважное, но явно недостаточное. Без денег всё когда-нибудь пойдёт прахом, но их появление само собой проблем не решает.
И деньги по образовательной карте разбросаны прихотливо, и время по ней течёт совсем разное. Через одни края пролегли русла всех образовательных рек, а какие-то места почти вовсе остались незатронутыми. То, что в Красноярске считают само собой разумеющейся тривиальностью, в Нижнем Новгороде кажется пределом инновационных мечтаний; а члены экспертных советов Минобразования могут и вовсе не подозревать, что за последние сорок лет нечто в разговоре о школе поменялось (судя по тем потрясающим рецензиям, которые периодически от оных экспертов исходят).
И само-то пространство страны поделено между субъектами. Славно подмечено: не область, не земля, не край, а субъект, подозрительная личность. Очень гордая и самодостаточная, но почти всегда дотационная. Теперь карты едва ли не всех региональных учебничков обрываются строго по административным границам – за ними белый фон, соседняя terra incognita.
А что-то зависит просто от характера города. Один весь в вывесках, все за ними как за каменной стеной, и никому ни до чего нет дела, а другой ничем не параден, а всем всё интересно, и жизнь вовсю кипит. Выбираешься в одну командировку – тебя за несколько дней так проведут по десяткам адресов, что весь город в твоих глазах заиграет как единая сфера дел, людей, идей… А оказываешься в другом – и занимаешься тем, что знакомишь между собой его педагогических обитателей, тоскующих в одиночестве, крайне друг в друге заинтересованных и доселе о взаимном существовании не подозревавших.
Любопытно, что никто из авторов бесчисленных заявлений о защите образовательного пространства не пытается изобразить то, как же оно на самом деле выглядит. Как-то странно вызываться защищать страну, не имея представления о её размерах, границах, рельефе, провинциях и жизненных центрах, реках и дорогах… Каких только карт в России не сочинялось! Нет только образовательной. В лучшем случае речь заходит о весёленьком плане, раскрашенном в несколько десятков цветов согласно наиболее распространённым вывескам.