Уходящие в вечность
Шрифт:
Первое мое посещение в 2005 году квартиры Валентина Михайловича на Васильевском острове запомнилось не столько содержанием нашей с ним беседы, а тем, что он достал и вручил мне комнатные тапочки. Они были абсолютно новые, еще в целлофане. Ковальчук вручил мне их со словами: «Они теперь ваши, будут стоять отдельно от других». Это был знак уважения питерского интеллигента к своему гостю. Так я это тогда воспринял, так считаю и по сей день.
Валентину Михайловичу было уже около 80 лет, у него имелись серьезные проблемы с ногами, передвигался он с помощью ходунков, тем не менее обходился без посторонней помощи. В этот день он предложил мне побеседовать с ним за ужином. Видимо, ему хотелось больше узнать о только что вышедшей моей книге «По обе стороны блокадного кольца». Пока готовилась форель, привезенная ему с Карельского перешейка, я просматривал одну из его статей. Валентин Михайлович в это время хозяйничал на кухне, решительно отвергая мои попытки помочь ему. Еще толком не зная собеседника как историка, я уже начал проникаться уважением к нему как к человеку. Я не знал, с чем связывать знаки его внимания ко мне. Уже позднее понял, что Валентин Михайлович так вел себя со всеми, кто был ему симпатичен. За это сердечное отношение к человеку его все любили и выделяли среди других историков. Это был его природный дар.
У Валентина Михайловича была оригинальная манера доставать новые книги по истории. В силу своей болезни он не мог посещать книжные магазины, но от этого его тяга к новым историческим материалам не ослабевала. Напротив, каждый раз, когда я приходил к нему, он тут же начинал расспрашивать о книжных новинках. Так я стал ему в этом деле своеобразным подносчиком снарядов. При этом он специально давал денег с запасом и шутил, что таким образом стимулирует приобретение только что вышедшей книги. Сдачу он категорически отказывался брать. Думаю, что несколько десятков книг за годы нашего знакомства я точно ему доставил.
Несколько раз, будучи в гостях у Ковальчука, я был свидетелем телефонного разговора между ним и писателем Даниилом Граниным. Даже если Валентин Михайлович был очень занят, тем не менее он всегда брал трубку, и разговор начинался. Разговаривали они по-военному четко, сразу же озвучивая тему, и не отклонялись от нее. При этом чувствовалось по интонации, с какой искренней симпатией и уважением относились они друг к другу. Точно так же вел себя Гранин, когда ему звонил Ковальчук. Однажды я стал свидетелем этому. Я видел, как Даниил Александрович искренне обрадовался звонку питерского историка. У него даже голос потеплел, а с лица не сходила улыбка. Когда разговор закончился, Гранин посоветовал мне познакомиться с книгами Ковальчука и был обрадован, узнав о нашем творческом сотрудничестве.
Удивительно, но с Ковальчуком у нас никогда не было споров. Были дискуссии. Споры чаще всего порождают взаимные упреки, после чего собеседники нередко долго обижаются друг на друга. У нас такого не было. Валентин Михайлович всегда оставался на редкость деликатным человеком. Он обязательно выслушивал собеседника до конца, затем аргументированно мог возразить, но никогда не делал этого в резкой форме.
Я не помню случая, чтобы он обиделся на мои замечания, касавшиеся оценки его произведений. А замечания или пожелания, естественно, возникали, как у каждого человека, занимающегося аналогичной исторической темой. Но сора из избы мы старались не выносить. Мы обсуждали материал, дискутировали о нем и, чаще всего, приходили к общему выводу. Так это было, например, при обсуждении его книги «900 дней блокады. Ленинград 1941–1944», вышедшей в издательстве «Дмитрий Булавин» в 2005 году. Честно скажу, давно не получал такого удовлетворения от знакомства с хорошей и нужной книгой. Хотя вначале, когда взял ее в руки, она показалась мне перегруженной цифрами и написанной казенным языком.
Рад, что ошибся. На самом деле автор подарил широкой читательской аудитории глубокий и интересный труд по истории блокады Ленинграда. Эта книга по праву должна занять достойное место как в многочисленных школьных музеях боевой славы Санкт-Петербурга, так и украсить районные и вузовские библиотеки. Ею с полным основанием могут руководствоваться музейные работники и экскурсоводы, а также профессиональные исследователи блокадной эпопеи. Главное достоинство любой книги – ее читательская долговечность. Книга Ковальчука «900 дней», без сомнения, будет и впредь востребована.
Валентина Михайловича уже нет с нами, поговорить мы уже никогда не сможем, но каждый раз, беря в руки работы Ковальчука по истории блокады Ленинграда, радуюсь его автографам. На титульном листе своей книги «Магистрали мужества» он написал мне: «Настоящему историку Юрию Лебедеву, который несправедливо не считает себя историком».
Спасибо Вам, Валентин Михайлович, за эту оценку!
«Врет, как очевидец»
До сих пор в российской военной историографии не утихает спор: был или не был в Германии трехдневный траур по немецкому лайнеру «Вильгельм Густлоф». Его потопила в январскую ночь 1945 года советская подводная лодка С-13 под командованием Александра Маринеско.
В книге Даниила Гранина «Вечера с Петром Великим» есть такая фраза: «Врет, как очевидец». И дальше писатель продолжает: «Ничего в этом нет удивительного. Каждый живет в своем времени. Очевидцы перевирают – заботятся о впечатлении, им надо удивить, ужаснуть, обрадовать».
С подобным всем нам приходится сталкиваться постоянно. Поэтому отношусь к таким рассказам избирательно. В большей степени верю им, когда высказывания подкрепляются документами. За годы, прошедшие после потопления 30 января 1945 года подводной лодкой С-13 немецкого корабля «Вильгельм Густлоф», написаны десятки книг, сотни статей, отсняты фильмы, как документальные, так и художественные, причем не только в нашей стране, но и по всему миру. У непосвященного человека голова должна идти кругом, так как уже не знаешь, чему можно верить. Был или не был трехдневный траур в Германии по кораблю «Вильгельм Густлоф»? Объявлял ли Гитлер за это Александра Маринеско своим личным врагом или нет? Кого перевозил корабль: беженцев или элиту немецкого подводного флота? Расстрелян ли был командир немецкого конвоя за свои упущения? Я уже не говорю о таком мифе, как трехдневное празднование потопления «Густлофа» экипажем С-13. Маринеско со своими моряками якобы отмечал победу трое суток подряд, опустившись на своей подводной лодке на дно у самого пирса.
Все это рассказывают «очевидцы», выплескивая информацию, как правило, в возбужденном состоянии и давая волю своей фантазии. Другое дело, когда работаешь с документами. Они тоже имеют различную степень достоверности, но обрабатывать их намного благодатнее. Их можно сравнивать, находя совпадения и несоответствия и выстраивая, таким образом, реальную картину.
Сторонники теории трехдневного траура ссылаются на высказывание одного из «очевидцев» Виктора Анисимова, который «лично держал в руках в начале февраля 1945 года газеты нацистской Германии «Фелькишер беобахтер» и «Шварцес кор». Там, по его словам, «черным по белому было написано о трехдневном трауре». Так случилось, что в 1990-х годах я несколько дней общался с Виктором Анисимовым в Берлине на международном семинаре по проблемам увековечения памяти погибших. Он представлял делегацию Калининградской области, где и проживал. Помню, тогда меня восхитил его прекрасный, отточенный немецкий язык, которым отличались специалисты военного времени. В разговоре подтвердилось, что он действительно принадлежал к старой гвардии знатоков немецкого языка и литературы. Оказалось, что мы оба служили в одном и том же ведомстве, представляя интересы страны в области военной дипломатии. Он – в войну, я – значительно позже. Капитан 1 ранга Анисимов был уже в глубоком запасе, но живо вспоминал, как в годы войны служил в советском посольстве в Швеции помощником военного атташе. Тогда я еще ничего не слышал о «Вильгельме Густлофе», поэтому данной темы мы не затрагивали. Через несколько лет в книге Виктора Геманова «Подвиг С-13» я вдруг наткнулся на упомянутое выше высказывание Анисимова. И пожалел, что тогда мы не поговорили о немецком лайнере. Думаю, что как коллега мог бы задать ему чисто профессиональные вопросы. Например: «А где же сами эти газеты? Как же вы, товарищ капитан 1 ранга, не послали их в центр в качестве подтверждения данной информации? Это же элементарная обязанность каждого военного дипломата. Не по этой ли причине ваш начальник Нарком ВМФ Н. Г. Кузнецов в своей книге «Курсом побед» сквозь зубы обронил фразу: «О трауре я узнал спустя месяц после этого события». Получается, что он, имея своих представителей в ранге военно-морских дипломатов в каждой приморской стране, проглядел важную информацию. Причем добыть ее было элементарно просто, поскольку она имелась в открытых источниках. А может быть, мудрый Николай Герасимович все-таки хотел таким образом сказать: «Подставили меня, вынудили такую ересь написать в моей книге. Знаю я прекрасно, что не было никакого траура, но в условиях нагнетания темы подвига я вынужден был подчиниться обстоятельствам».
Текст сообщения о мнимом трауре за полвека так никому и не удалось отыскать. Потому что его и не было. Это подтвердил крупнейший специалист по военно-морским вопросам Второй мировой войны, немецкий профессор Юрген Ровер. Вот как он ответил на мой вопрос: «Я запросил институт современной истории в Мюнхене относительно газет «Фелькишер беобахтер» и «Шварцес кор». Там имеется полная подборка данных газет за февраль 1945 года, но ни в одном из номеров не удалось найти информацию о гибели «Вильгельма Густлофа». Сообщение о катастрофе впервые прозвучало в шведских газетах, таких как «Дагенс Нюхетер», о чем мне поведал бывший директор шведского государственного архива».
Таким образом, вопрос о мнимом трауре был для меня закрыт. Но после того, как довелось прочитать книгу нобелевского лауреата Гюнтера Грасса «Траектория краба», посвященную гибели «Вильгельма Густлофа», открылась еще одна удивительная страничка во всей этой истории. Оказалось, что траур все же был, но не по кораблю с таким названием, а по человеку, который волею трагических обстоятельств увековечен был после своей смерти в облике этого лайнера. В 1937 году был убит один из нацистских функционеров, которого звали Вильгельм Густлоф. Вот по нему-то Гитлер и устроил роскошные поминки, ознаменовав их трехдневным трауром в Шверине с участием 35 тысяч нацистов.