Ухожу на задание…

Успенский Владимир Дмитриевич

— Это вы о Тверцове?

— Не прощу себе, зачем его вперед пустил! Говорит, место знаю. Раз знаешь — веди. Не подумал, что бандит может оказаться там.

— Мысли чем-то заняты были?

— Так точно, товарищ подполковник. Все прикидывал, покупать второй чемодан или одного хватит.

— Да, — кивнул Дербаносов. — В этом ваша промашка, и наша тоже. Верно, Олег Иванович?

— Я о чемоданах не думал.

— Видели мы с вами, что Агаджанов и некоторые другие старослужащие на домашний лад перестроились, а действенных мер не приняли.

— Товарищ подполковник, прапорщик Сысоев беседовал со «старичками». Со мной в том числе, — возразил Агаджанов.

— Значит, не нашел самых верных слов.

— И слова хорошие были. Только как-то мимо ушей они… Да и не маленький я, сам соображать должен…

— Понимаете, какая вещь! — невесело

усмехнулся Дербаносов. — Формально вам отвечать вроде бы не за что… Разве только за свидание с Дорой. Да и то вы с разрешения командира из дежурки ушли. Получается, что и проступок-то невелик. А служили вы хорошо, безупречно служили, этого не зачеркнешь. Так что покупайте себе второй чемодан и отправляйтесь…

— Не нужен мне чемодан, товарищ подполковник! На той неделе собрание, а я уеду, камень на душе увезу. На всю жизнь! Разрешите мне остаться?

— Не горячитесь, Агаджанов, я ведь вас не упрекаю… До собрания остаться хотите, комсомольцев послушать?

— Совсем хочу. — Сержант поднялся, вытянулся. — На сверхсрочную буду проситься. Или в школу прапорщиков, как Сысоев. Если доверите…

— Да вы сидите. Хорошо подумали, Агаджанов?

— Дома жизнь спокойная, товарищ подполковник. А здесь еще трудности… Я, может, не убедительно объясняю, только все равно не уеду теперь отсюда. Не возьмут на сверхсрочную — буду в порту работать. В бригаду Тверцова пойду, чтобы со спокойной совестью… А может, все-таки оставите на сверхсрочную? — с надеждой посмотрел он на Дербаносова.

— Товарищ подполковник, я поддерживаю, — сказал Сысоев. — Горьким опытом научен сержант.

— А чемодан-то как же? — улыбнулся Дербаносов.

— Да выброшу я все барахло!

— Не надо. Чемодан сам по себе вещь полезная. А рапорт подавайте, если решили. Я поговорю с полковником.

Из кабинета начальника политотдела Олег вышел, когда уже смеркалось, в длинном коридоре зажглись электрические лампочки. Едва открыл дверь в свою рабочую комнату — услышал телефонный звонок. Лейтенант-инструктор, стучавший на пишущей машинке, указал подбородком:

— Возьми трубку. Пять раз тебя спрашивали. И все женщина.

— Прапорщик Сысоев слушает.

— Олег! — узнал он взволнованный голос Жени. — Олег, ты способен меня простить?

— За что?

— За вчерашнюю глупость… Боже мой! Мы только что ходили к Алеше.

— Как он?

— Спит. Врач сказал, что слаб очень. Не меньше месяца продержат его.

— Откуда ты говоришь?

— От себя. Из конторы плавстройотряда. Из комсомольского штаба, — уточнила она. — Иначе к вам не дозвонишься.

— Пользуешься служебным положением? — улыбнулся Олег.

— Спасибо! — радостно прозвучало в ответ.

— Почему? Чем заслужил? — не понял Сысоев.

— Потому что шутишь! Значит, не сердишься!

— Я сейчас иду! К тебе. Можно?

— И я тоже. Бегу! Олег, милый, где встретимся?

— На дороге! — ответил он.

1978

Афганские перевалы

1

Сведения, которые Абдул Махмат получил от надежных людей, были настолько необычны и важны, что он решил без промедления отправиться в горы, хотя сам не ходил к моджахединам [2] уже давно. И возраст не тот, чтобы отмеривать ногами большие расстояния, и рисковать не хотел, не имел права. У него было двое связных — мужчины молодые и быстрые. Имелся тайник, который раз в неделю навещали посланцы с гор. А сам Абдул Махмат должен был вести тихую жизнь, не привлекая внимания, не возбуждая подозрений. Давать задания агентам, получать от них сообщения, слышать и видеть все, что происходит в городе, переправлять информацию по назначению — вот круг его обязанностей. Для других дел были другие люди, Абдул их не знал.

2

Моджахедины — «борцы за веру», так называют себя афганские контрреволюционеры-мусульмане. (Все примечания — от автора.)

Каждый день несколько часов просиживал он в дуканах, куда с стекались все новости, степенно беседуя со своими сверстниками. Каждую пятницу бывал в мечети на проповеди муллы. Жители соседних улиц давно привыкли к Махмату, молодые сотрудники царандоя [3]

почтительно здоровались с ним. Ну а в том, что к нему в скорняжную мастерскую часто заходят посетители, не было ничего удивительного, настораживающего. Наоборот, странно, если бы не заходили.

Руководство в Пешаваре [4] очень ценило Махмата это — ему было известно. Еще бы не ценить им, скороспелым политикам, самозваным «вождям», укрывшимся вдали от выстрелов, хорошо законспирированного резидента, находящегося в самом центре событий, да еще имевшего военное образование. Правда, военную школу Махмат закончил давно и служил потом недолго — необходимости такой не было для обеспеченного человека, — но знания-то остались. Там, в Пешаваре, не скупились на оплату, деньги текли на его счет в надежном европейском банке, пережившем две мировые войны. Если в ближайшие годы не удастся возвратить себе власть и землю, Махмат сможет выйти из этой игры, уехать на отдых. Осталось у него кое-что и от прошлого состояния. Но пока есть здоровье и силы, он будет бороться с теми, кто отнял его собственность, отобрал прекрасную виллу в зеленой долине возле Кабула, где Махмат рассчитывал провести в тишине и спокойствии остаток своей жизни.

3

Царандой — афганская народная милиция

4

Пешавар — пакистанский город, в районе которого сосредоточены базы и лагеря афганских контрреволюционеров.

Гордился Абдул Махмат тем, что знаком с одним из богатейших людей мусульманского мира, с Сабхатуллой Моджаддади, владельцем огромных угодий, на которых до Апрельской Революции трудились десятки тысяч дехкан. Теперь Моджаддади возглавляет «Фронт национального освобождения Афганистана», стал руководителем организации «Братья мусульмане» и ее филиала «Мусульманская молодежь». Абдул Махмат верил в него: этот человек не захочет терять то, что у него было, не отступит от борьбы, заплатит все, что причитается, своим надежным сторонникам. Моджаддади знает: его давнишний друг живет сейчас под чужим именем в большом городе, поставляет важные сведения, необходимые дли руководства движением, для их заокеанских покровителей.

Абдул Махмат старался быть очень осторожным. Нет, не отправился бы он без крайней надобности в дальний путь, лишь важность и срочность полученных известий толкнули в дорогу. А точнее, мысль о том, что моджахедины в горах не осознают, не поймут особенностей его сообщения, ничего не сделают, чтобы сорвать замысел кафиров. [5] Молодежь не разбирается в тонкостях политики. Этим головорезам лишь бы стрелять… А пока сведения попадут в Пакистан, к руководителям, пока там разберутся, поспорят, примут решение — будет уже поздно.

5

Кафиры — неверные, вероотступники.

Наступил случай, когда нужно рискнуть самому.

После утреннего намаза Абдул Махмат привычно вытряхнул и сложил молитвенный коврик. Обращение к аллаху укрепило дух Мехмата, веру в полезность и праведность его поступков. Велел позвать помощника — управляющего всеми делами в мастерской. Сказал ему, что покидает город на три дня. Если кто спросит — уехал в кишлак проведать дочь, которая вышла замуж за сарбаза [6] и теперь ждет ребенка.

Разгладил перед зеркалом широкую, как лопата, почти совсем седую бороду, начинавшуюся от висков, оттенявшую смуглость лица. Надел поношенный халат, прошелся от стены до стены, чуть сутулясь и приволакивая левую ногу. Этот халат и походка делали его лет на десять старше, а к старикам больше почтения. Ничем не отличался бы Махмат от пожилого досточтимого ремесленника, если бы не глаза под кустистыми, без седины бровями. Властый, надменный взгляд выдавал его: не из простых. Но глаза не сменишь. Абдул Махмат приучил себя говорить с людьми тихим голосом, потупившись, не оскорбляя собеседника пристальным разглядыванием. С трудом давалось ему такое смирение…

6

Сарбаз — солдат.