Ухожу... пока не поздно
Шрифт:
– Да так, … свободные минутки выпали на воскресенье, а Acattolico закрытое в воскресенье. Вот и пытаюсь, за пределами некрополя, найти что-то милое сердцу.
– И как успехи?
– Пока ничего.
– А другие кладбища?
(скривилась)
– Не люблю другие – они меня удручают, пугают.
(рассмеялся, радушно захохотал)
– А Протестантское нет?
– Привыкла уже.
– Ясно.
– Кстати, - (решила состроить вид умной), - когда-то сам Оскар Уайльд, побывав там, на нашем любимом Cimitero acattolico, сказал, что это –
(радушно ухмыльнулся)
– Что? – только и смогла выдавить в оправдание;
покраснела,
секунды, чтобы собраться - и вновь продолжила (обижено надув губы),
– П-правда. Я читала про это.
(пытаюсь оправдаться)
– Знаю. Слышал и я, – (глубокий вдох, дабы привести мысли в порядок), - В 1877 году Оскар проведывал английского поэта Китса. Занимательно то, что Уайльд боготворил этого Джона, умершего совсем молодым (как некогда и сам Китс боготворил озаренного юношеской гениальностью Томаса Чаттертона, покончившего с собой в возрасте восемнадцати лет, и все-таки оставившего в наследие потомкам немало запечатленного в искусстве совершенства). Уайльд посетил в Риме могилу Китса и дом, где тот умер, о чем потом и писал лорду Хоутону. Видишь ли, ему не понравилось барельефное изображение головы Китса - точнее, его портрет в профиль в медальоне. И вот захотелось Оскару, чтобы заменили все это на окрашенный бюст, похожий на тот, который у раджи Кулапура во Флоренции. Ведь тонкие черты лица Китса и богатство его красок невозможно воспроизвести в обычном белом мраморе[3]. Кажется, примерно так звучали его слова.
(удивленно заморгала; да уж – хотелось, да не вышло, только дурочкой себя выставила).
– А вы любите английскую поэзию… тех времен?
(радушно улыбнулся; короткий взгляд на меня)
– Нет. Я больше прозу люблю. Да и так, философские рассуждения, чем просто -переливание из пустого в порожнее.
(пристыжено закусила губу – да уж, более опущенной я давно себя не чувствовала)
– А я люблю поэзию. В особенности Ахматову.
– Русская? Серебряный век?
– Да, - (невольно закивала головой). – Она самая. Анна. Обожаю ее любовную лирику.
– Ничего не имею против, - мило ухмыльнулся (бросив мимолетный взгляд) и снова уставился на дорогу.
– Из русских – люблю, правда, уже прозаиков,, - неожиданно продолжил, - Достоевского, Булгакова, Куприна, Чехова. Из украинских – Шевченка и Коцюбинского.
– Правда? – замерла (так что пришлось и моему спутнику остановиться, повернуться ко мне лицом) удивленно, умоляюще уставилась в глаза, - Правда, нравится?
– Да, конечно. А что так удивило? Не Сенека и Сократ, но все же. Не вечно же глушить голову умными речами?!
(рассмеялась)
– Удивительно.
– Что?
– Мои корни уходят в Украину, вот и рада, что знаете и цените наших писателей…
– А я, то-то, смотрю, что на итальянку ты явно не тянешь.
– Спасибо, - наиграно скривилась в обиде.
– Я в хорошем смысле.
– Вы тоже на итальянца – не очень. Больше француз.
–
Несмелый разворот – и ненавязчиво продолжили наш путь.
– Так откуда именно ты?
– Мать моя из Львова.
– Отец?
– Познакомились в Италии они. Так… небольшой роман, да и только. Родилась я, а он – сбежал. Вот и вся… история.
– Прости, - едва слышно прошептал.
– Да ничего, – (тяжелый вздох), - давно уже смирилась.
…
– Так что там с Коцюбинским? – (спешно отозвалась я, спасая от неловкой паузы).
– Что именно зацепило?
– Каждое (с которым довелось мне познакомиться) произведение по-своему хорошее, заслуживает внимания. Чего тут спорить. Но вот до сих пор… будоражит сознание… отрывки, отдельные моменты из «Цвет яблони»…
***
Время летело незаметно.
Еще ни с кем В ЖИЗНИ! мне не было так интересно, приятно, безумно увлекательно…
Безрассудство, сладкое безрассудство захлестывало душу.
Моя сказка все больше и больше превращалась в сюррельный мир…
Глава Восьмая
Сегодня только понедельник. Еще и суток, не прошло, как я его видела, а уже, уже не могу дождаться, когда наступит среда… и я побегу на Acattolico.
Нет, я понимаю, осознаю …, не строю грандиозных планов.
Ему скучно – вот он и решил немножко подзагулять. Видимо, наскучили Леди, и захотелось чего-то новенького, безумного, необычного.
Нет! Упаси Боже, я не считаю себя ни за красавицу, ни за интересную личность, так… просто… видимо, приглянулась, для мелкой интрижки. Да и только.
А уж тем более… мертвым грузом в моей душе лежит эта ложь.
Я уже и не знаю, была ли она во спасение, во благо развития этих отношений, или нет.
Но рискнуть и раскрыть все карты теперь… – я не решусь. Пусть все будет, как есть.
Все равно скоро я ему надоем. А так хоть… немного оттяну момент расставания. Почувствую себя… золушкой. Разве нельзя? Где запреты? Где догматы циников? А, бросьте! Я их и читать не стану. – знаю наизусть.
Но и иногда верить (а уж если случиться – то и играть) в сказку, полезно. Особенно, если век, который тебе осталось жить – слишком короткий, даже для горьких, долгих слез.
Скоро все изменится. Скоро… все будет иначе.
Год – два, и я… свободна.
***
Еще только семь утра, а я уже проснулась. Мечусь по квартире, как рыба во время нереста.
Дождь. А дождь уныло барабанит по крышам, предвещая… крушение всех надежд. Предвещая бесплодность… ожиданий.
Набросив плащ, взяв в одну руку зонт, а во вторую - пакет (с альбомом и карандашами)… побежала в свой рай.
***
Как дура, выперлась рано. Слишком рано, так что еще около получаса пришлось торчать у ворот.
А ливень, холодный, осенним приветом в лето, хлыстал, выстукивал по эпонжу, вместе с ветром… играясь; жадно пытались вырвать у меня последнее пристанище.