Уик-энд на берегу океана
Шрифт:
– Надо же мне было хоть кого-то за всю эту войну убить.
– Из револьвера?
– Три пули израсходовал. По правде говоря, я в нее с первого раза попал. Ну, а еще два раза стрелял просто по нервности.
– Дай сюда твой револьвер. Я его заряжу.
Дьери вяло пошевелился в своем углу.
– А нельзя ли заниматься этим где-нибудь подальше?
Александр пожал плечами:
– Да не психуй ты. По части огнестрельного оружия аббат у нас не даст маху.
– Да уж это точно, – подхватил Майа.
– Держи, теперь все в порядке.
Майа спрятал револьвер в кобуру
– Подымаю свой бокал, – с пафосом проговорил он, – подымаю свой бокал за четырех будущих военнопленных!
Пьерсон изящным жестом старой девы поднес спичку к своей трубочке.
– Ничего еще не известно, – сладко пропел он, – никогда не надо отчаиваться раньше времени. Вот хоть ты, Майа, ты свободно говоришь по-английски, почему бы тебе не попытать счастья в Брэй-Дюне.
Александр, расставлявший грязную посуду перед дверью фургона, вдруг резко выпрямился.
– Э, нет! – яростно заорал он. – Нет и нет! Неужто мы расстанемся сейчас, когда всю войну вместе проделали?!
Пьерсон взглянул на него.
– Послушай-ка, всем четверым вместе не удастся. Но один человек еще может как-то выкрутиться. Если у одного из нас будет хоть маленький шанс попасть на корабль, пусть попытается.
– Черта с два! Но ведь мы всю войну вместе проделали, забыл, что ли?
– Значит, по-твоему, это достаточно уважительная причина, чтобы всем четверым попасть в плен? – сказал Пьерсон. – А что вы скажете, мальчики? Дьери! Эй, Дьери!
– Согласен, – невнятно буркнул Дьери.
– А ты, Майа?
– Согласен.
– А ты, Александр?
– О, я!
Он сел. Он держал бутылку виски, зажав ее между колен, и нежно поглаживал.
– Что ж, вы свободны! – грустно сказал он.
Он снова наполнил свою кружку, протянул ее Майа.
– Держи, болван, – сказал он, – держи и пей! Пей, пока еще у тебя есть чем пить.
– Спасибо, дурачок, – сказал Майа.
Он поглядел на Александра, и на какую-то долю секунды в его глазах засветилась нежность.
– Я-то не сумасшедший, – продолжал Александр, – я своей шкурой зря не рискую.
Он обвел глазами своих дружков. Они все трое сидели здесь, рядом. Каждый на своем привычном месте, Майа рядом с ним, Александром, Пьерсон напротив, спиной к санаторию, а Дьери рядом с Пьерсоном. А он, Александр, стоя их обслуживает. И опять все было в порядке. А Пьерсон говорит, что надо разлучаться!
Вдруг Александр вспомнил отступление. И подумал о нем с чувством глубочайшей брезгливости. Ужасное это было отступление. Не так ужасно было ощущение опасности, даже сам разгром армии. Для него лично, для Александра, самым страшным была всеобщая разруха. Мешанина воинских частей на дорогах, беспорядочные толпы беженцев, женщины и ребятишки, восседавшие на повозках, заваленных тюками, и на каждом перекрестке пожары, кладбища машин, и дома! О черт, дома, дома! развороченные, искалеченные. Окна висят на одной скобе, а внутри поломанная мебель, разбитая посуда, белье в куче осыпавшейся штукатурки! Беспорядок непоправимый, чуть ли не во вселенском масштабе! Александр даже мысли не допускал, что такое возможно. Но сейчас все вроде бы утряслось.
– Миллионы! – сказал Дьери.
Трое остальных посмотрели на него, потом переглянулись. Дьери ничего не видел. Тело его напряглось, глаза были устремлены куда-то вдаль.
– О, черт, миллионы, – сказал он, – миллионы же! Сами в руки идут!
За стеклами очков глаза его были, как всегда, холодные, цепкие, и глядел он куда-то в одну точку так пристально, что Александр, сидевший напротив, невольно обернулся. Но позади была только аллея санатория и деревья, и солдаты, проходившие мимо.
– Где? – спросил Александр.
Вид у него был до того ошалелый, что Майа не выдержал и прыснул. Пьерсон снова оглянулся на Дьери. Дьери по-прежнему ничего не замечал и все смотрел куда-то вдаль. В глазах его застыло напряженно-безличное выражение – так смотрят сквозь стекло аквариума рыбы.
– Ну? – спросил Александр.
– Верно, – сказал Майа, – не томи, рожай.
Дьери все еще глядел вдаль. Майа улыбнулся Пьерсону.
– Дай ему хорошенького тычка в брюхо. Авось проснется.
– Эй, Дьери! – Пьерсон положил руку ему на плечо.
– Да влепи ему парочку пощечин.
– Ну и ну, – сказал Александр.
Пьерсон потряс Дьери за плечо. Тот вздрогнул всем телом и огляделся. Глаза его снова исчезли за стеклами очков.
– Ну и ну! – сказал Александр. – Неужели это его от виски так развезло?
– Да что ты. Он только отхлебнул.
– А не кажется ли вам, – вдруг сказал Дьери, – что пора кончать говорить обо мне, будто меня здесь нет.
– Но теперь-то ты здесь! – сказал Майа.
– Ну хотя бы и здесь.
– И даже кое-где еще.
Александр фыркнул.
– Во всяком случае, тебя здесь только что не было.
– Как так? Я что-нибудь говорил?
– О миллионах говорил.
– Ага, – живо отозвался Дьери. – А что же я говорил?
– Сказал: «Миллионы, ах, черт, миллионы – сами в руки идут».
– Я сказал?
Глаз его уже не было видно за стеклами очков.
– Ну, ну? – сказал Александр. – Какие еще миллионы, а?
Все тело Дьери снова стало вялым, как-то осело, застыло.
– Не знаю, – уклончиво сказал он, – ничего это не значит. Просто грезил вслух.
– Ты, видно, нас совсем за идиотов считаешь, – сказал Майа. – Когда такой типчик, как ты, грезит вслух, это что-нибудь да значит.
– Что ты подразумеваешь под словами «такой типчик»?
– Да не злись ты, Христа ради.
– Ну, а миллионы? – спросил Александр. – Где миллионы? Как это сами в руки идут? Где ты их возьмешь, эти миллионы? Здесь?
Дьери улыбнулся, и Майа снова почудилось, будто губы его с огромным трудом раздвигают наплывающие с обеих сторон жирные щеки.