Уклоны мистера Пукса-младшего
Шрифт:
Мать? — Джемс со вкусом произнес про себя: «старая намазанная дура», и не почувствовал при этом обычных угрызений совести. Мать не выдерживала сравнения даже с миссис Гуздрей, бывшей несомненно грубее, проще и старше.
Отец? — Камень. Человек, делающий деньги. Десятки лиц мелькали перед Джемсом, когда он смотрел на отца. Десятки умных, тупых, дорогих, ненавистных — разных лиц. Ну, чем отец, скажем, лучше убийцы-капитана? И тот и другой делают деньги, только каждый по-своему. А разве разница в методах облагораживает цель? Впрочем, может-быть, отец тоже убийца,
Сестра? — Место сестры заняли мгновенно Бесси, Сюзанна, десятки еще других девушек его круга. Боже, до чего они скучны и одинаковы! Будто кто-то издавал их по одному шаблону. О чем он теперь будет говорить с этими дурами? Совершенно чужие люди.
Джемс на мгновение взглянул на самого себя: как он противно-прилично ест. Как он, одетый во все чистое и дорогое, связан этой одеждой, столовой, окружающими, этикетом, традициями — тысячами невидимых нитей, которые выдумали ослы, чтобы им не так тяжко было видеть свои длинные уши.
Правда, ванна… постель… нет, комфорт, конечно, нужен. Но ведь он не должен довлеть над всем, чорт возьми!
— Чорт возьми, — сказал Джемс вслух.
Миссис Пукс поморщилась:
— Не будьте дикарем, Джемс. Ведите себя прилично [68] .
Ого, не хватало только этого! Он, которого считали погибшим, он, который прошел сквозь тысячи опасностей и тягот, видел мир и чувствовал его на своих плечах, — он должен вести себя прилично и выслушивать идиотские замечания этой женщины! И, главное, все забыто. Мать сказала «ведите себя прилично» так, как говорила это всегда. Будто бы ничего не было.
68
В Англии нет обращения на «ты», «ты» говорят только богу (Прим. перев.).
— Что вы ерундите, мама! Как я могу вести себя прилично, если…
— Джемс, не смейте так разговаривать с матерью. Мальчишка!
Еще и этот туда же! К чорту ванну, в таком случае!
— Я не мальчишка. Поймите вы это, ради бога, и не отравляйте мне жизнь вашими дурацкими замечаниями.
— Джемс!
Джемс вскочил:
— К чорту все, понимаете!.. Я хочу втолковать вам раз и навсегда: я — самостоятельный человек. Я буду делать все, что хочу. Я слишком много пережил, чтобы спокойно окунуться опять в идиотскую рутину традиций. Я хочу и буду. Ясно?
Все было слишком ясно. И, главное, этот скандал случился при лакее.
— Убирайтесь вон из-за стола, Джемс! Ну!
Джемс встал.
— С удовольствием. Я привык к тому, чтобы представители вашего класса глупы. Но быть таким глупым, как вы, отец, — боже мой, этого я себе никогда не мог представить.
В столовой, на Портсмэн-сквере [69] взорвалась бомба — сын обозвал отца глупым.
А сын, проходя мимо каменно-неподвижного лакея, вдобавок похлопал его по плечу и произнес тоном старика:
69
Портсмэн-сквер — аристократический район Лондона (Прим. перев.).
— Ничего, дружище, это недолго. Мы их сбросим, как там, в СССР.
Это, однако, было только прелюдией к дальнейшим подвигам в течение суток, грозивших, как потом говорила миссис Пукс, опрокинуть Англию.
Непосредственно под впечатлением семейной бури, Джемс отправился в «Лигу ненависти». Вот люди, которые его поймут. О, конечно, они больше не его единомышленники — он видел слишком много правды, чтобы ненавидеть. Но это — представители класса. Это — лучшие из класса. Умнейшие, активнейшие и молодые. О, они его поймут.
Но лучшие его не поняли.
— Галло, Джемс!
— Старина!
— Призрак!
— Виски, Джемс?
— Он вырос, ребята, честное слово, вырос!
«Школьники, — мелькнуло в мозгу Джемса. — Обыкновенные мальчишки».
Джемс попробовал, было, быть серьезным:
— Джентльмены! Выслушайте меня спокойно, немного тише, да слушайте же, черти! Джентльмены, я был в стране большевиков.
Сонный голос сына лорда Бруммсхильда прервал его:
— Ты их ловко околпачил, Джемс.
Боже мой, эти молодые ослы думали, что он вернулся таким же, каким уехал!
— Джентльмены, я обязан заявить вам, что я вынужден покинуть «Лигу». Я…
— Да, да, ты получишь отпуск. Тебе нужно отдохнуть, оправиться. Мы понимаем.
Чорт! Эти ослы даже думают по трафарету. Ага, хорошо же!
— Мальчики. Я видел всю их страну. Мне показывали все. И теперь я твердо знаю: все, что мы узнаем о них тут из газет и речей — гнусная ложь. Мальчики, большевики сильны, как смерть.
Мгновение молчания. Ага, разобрало! Теперь они поняли, в чем дело, наконец!
Мгновение молчания — и дикий хохот.
— Хо-хо, Джемс, ты остался таким же остроумным, как был.
— Ты уморишь нас!
— Хи-хи, сильны, как смерть!
Они считают его слова шуткой. Чорт!
Джемс выбежал из комнаты. Пробегая «женскую комнату», он наткнулся на Бесси.
— Джемс, вы мне нужны.
— Ну?
— Джемс, вы говорили правду относительно этой… Анички… там… в суде?
Эту задело все-таки. И то только потому, что ее женская ложная гордость не может допустить кощунственной мысли о том, что ее поклонник перебежал в другой лагерь.
— Бесси, поймите меня… Я видел жизнь… Тут дело не в любви… Понимаете, я увидел, что большевики сильнее нас… что их победа во всем мире — это верное дело, Бесси, абсолютно верное дело. Все наши усилия напрасны… И, Бесси, теперь в Англии, тут, в «Лиге» мне в тысячу раз яснее видно, что все порядочные люди должны быть с ними…
— Вы с ума сошли, Джемс! Что за ерунду вы рассказываете?
Ну, конечно же! Шаблон. Это ей непонятно и все. Но…
— Как вы можете быть с ними, когда они, — Бесси понизила голос до трагического шопота, — людоеды, Джемс! Да, да, они едят людей.