Укоротитель
Шрифт:
– За три года безвластия отсюда выехало полмиллиона людей. Северских народностей. В них плевали на улицах, они были беззащитны и одиноки, их заставляли продавать квартиры за бесценок или просто выкидывали из окон. Они боялись за свою жизнь и не имели надежды. На большой земле они не устроены. Безработные, редко по общагам живут, а то чернорабочие. Неужто они не захотят отмстить, испить крови в ответ, - я в упор посмотрел на Вилора, стараясь найти слабость в его водянистых глазах, - Достань мне списки. Ваша контора должна была искать такое, иначе грош ей цена.
– Можно пошарить по ближайшим степям, даже здесь, в городке многих найдем, - попытался внести разрядку Туллий.
–
– Мне кажется, мы успеем вызвать их, - вслух догадываюсь я.
Списки - восемьсот сорок три кандидатуры с подробными комментариями он принес на следующий день. Я старался выбрать только молодые, с хорошим образованием семейные пары, где недавно родился ребенок. Итого семьдесят девять потенциальных работников.
* * *
Кончилась ночь. Духота ушла - протекли через щели холодные струйки утреннего воздуха, подточившие волны теплоты, исходящие от бетонной стенки. В эту закрытую коробку, что сейчас служит мне спальней, не проникает солнце, но звуки казармы, доносящиеся с другой стороны через полдюжины гипсовых перегородок, не спутаешь не с чем. Хороший будильник и надоесть не успеет следующую ночь уже на основной базе буду.
Настороженность все еще вертится в голове, но дневные дела - важнее. И первое из них начинается уже через четверть часа. Крашенная зелено-ядовитой краской дверь с легким скрипом открывается, и вводят очередного кандидата. Асафия Николаевича. Сутуловатого паренька интеллигентного вида из хорошей семьи. Тихого, неприметного человечка. Проверенного.
– Заходи, Асафий, располагайся. Разговор, сам понимаешь, будет серьезный, - даю ему несколько секунд привыкнуть к обстановке.
Сел осторожно, но не на край. Не крутил головой по сторонам - сразу на меня. Взгляд твердый без остроты, пытливый без нахальства. Посмотрим, посмотрим.
– Тебе сильно досталось от кокорцев? Семье?
– нейтральным тоном задаю ориентир.
– Порядочно.
– Желаешь отомстить?
– Потому и здесь.
– Хотел бы уничтожить их всех? До последнего человека, - такого начало он не ожидал, надо добавлять больше пряностей, - Ну, ты понимаешь концлагеря, газы, печи там всякие. Технически это несложно и не так уж дорого.
Растерянность перерастает в задумчивость.
– Я понимаю, что это - какой-то тест...
– слюнявость нашей интеллигенции от того, что самосознание, рефлексия опережает ход основной мысли - в результате человек боится подумать, осторожничает в уме, и тем связывает себя без всяких кандалов.
– Отвечай на вопрос, - жестковатое, на грани металла в голосе, требование дисциплины.
– Если возможно - я хотел бы ограничиться серьезным кровопусканием.
Хороший материал.
– Ограничение собственной жажды крови это гуманно, даже человеколюбиво. Допустим, ты перебьешь половину населения, остальные уйдут в горы или разбегутся по стране. Пролитая кровь всплывет и через пару лет ты будешь сидеть в камере трибунала, пытаясь угадать, на сколько затянется твое пожизненное заключение. Или тебя предадут и убьют еще раньше - подло расстреляют колонну из засады, воткнут нож в печень, отравят. На рынках по всей стране останутся их группировки, местами им, наверняка, ты же знаешь продажность наших чиновников, удастся соорудить крошечные районы компактного проживания. Зайты, эти их кланы, зародыши мафии, сохраняться. Никуда не исчезнет их способ делать карьеру - лучше других грабить окружающих, а потом делиться с близкими. Многие, конечно, станут нормальными гражданами, но сохранится религия, основные сказки и предания - носители
– Вы меня не так поняли. Зачем ополовинивать народ, я ведь понимаю, что вторая половина почти не изменится. Вот если тут идет набор в какую-то группу по уничтожению полевых командиров или старейшин зайтов, то я заранее...
– Согласен? Еще один перл гениальности. Уюкаевых было семь братьев, последнего только давеча достали. Сколько за ними гонялись, сколько крови они у нас выпили. Однако, заметь, по горам и лесам прятались, а после них трое мальчишек осталось. Старшему двенадцатый год пошел. Да еще девочки и родственников целая куча.
– Так что, детей?
– он растерян, глаза круглые. Нужны намеки.
– Подожди, ты вроде как гуманист, а вот уже до чего додумался. Нехорошо получается. Давай рассуждать. Целиком народ изводить не хочешь? Нет. Но жить нормально желаешь - и лучше здесь. Да? Выходит, надо либо стать таким как кокорцы - чтоб кровная месть по любому поводу, или сделать их такими как мы?
Он непонимающе смотрит на меня, машет рукой.
– Сколько уже такого было: учебники им дарили, просвещали. Я тут вырос, помню все это. Они сколько угодно учиться могут, а пока сердцевина не перебита, пока страха нет, все одно грабят.
– Ты решительно не умеешь логично мыслить, - думать-то он умеет, но в голове слишком много предрассудков, - Почему цивилизаторство непременно связано с книгами? Чем хуже убийство? Представь, что мы ликвидируем в народе всех неграмотных - как резко подскочит образовательный уровень.
Подмигиваю. Он молчит и на максимально возможной скорости просматривает все мои намеки. Обожаю такие моменты.
– Надо всего лишь убить всех, кто препятствует просвещению и, заодно, сделать людей восприимчивыми к цивилизации.
– Но как, как это делается?
Да!
– Все подробности - сразу после этого, - протягиваю ему бланк расписки.
* * *
До подробностей я сам додумался с большим трудом. Среди бесконечной волокиты, лжи и взяточничества поначалу удалось собрать едва ли полсотни человек да третью часть нужной машинерии.
Рано утром мы выехали на грузовиках, в кузовах которых в основном было железо, амуниция и провиант. Людям остались жалкие кусочки свободного места. Сзади тряслась пара прицепленных бытовок.
Нас пристегнули к большой военной колонне. Бронированная гусеница, торопящаяся к огню, жаждущая распасться в его объятьях, на самом деле очень медленно, подстраиваясь под пеших саперов в ее голове, пачкая голубизну неба тенями вертолетов и землю следами масла, выходила в дорогу.
И странное дело: в пыли, грохоте и всеобщей ругани, царившей на отправке, я вдруг перестал чувствовать себя чужим - исчезло то столичное, тщательное выпестованное отвращение к дешевой, не лакированной обыденности, к провинциальным интригам. Миллионные состояния крутились в воздухе, но здесь был лишь их легчайший миазм, донесшийся из столичных коридоров. Мне никогда не светило сделать военную карьеру и все приказы, что отдавались вокруг меня, воспринимались как данность. Словом, весь этот круговорот власти, денег, почестей, наград, привилегий, выполненных желаний и удовольствий жил какой-то отдельной от меня, и мне ближайшее время совершенно недоступной, жизнью. Я был вынут, вылущен челюстями обстоятельств из такой привычной для меня гонки за мечтой гедониста. Но люди вокруг меня тоже не стремились к отдохновению, и окрепшая во мне жажда деятельности делала меня одним из них.