Украденное счастье
Шрифт:
Но, что самое интересное, никогда во время таких встреч друзья не разговаривали ни о работе, ни о личных делах, ни о женщинах. Для подобных бесед существовали каждодневные будни. А эти, почти праздничные дни было негласно решено посвятить возвышенному.
Искусство, в особенности живопись, тоже было излюбленной темой бесед на посиделках. Но тут, как не без гордости мог признаться себе Орелли, редко кто мог сравниться с ним в области знания изобразительного искусства, и если интересом к кулинарии Анрэ заразил Зигмунд, то с коллекционированием картин вышло наоборот – именно Орелли увлек друга своей давней страстью. Зигмунд и раньше неплохо разбирался в живописи, но под влиянием Анрэ его интерес разгорелся с новой силой, и он увлеченно принялся собирать работы современных
Возможно, именно поэтому второй, после Руссо, любовью швейцарского банкира стали современные советские художники. Почти случайно познакомившись с их творчеством, он сделался горячим поклонником русской школы примитивизма. Правда, это случилось значительно позже.
В начале восьмидесятых годов Анрэ Орелли попал по делам в Россию, точнее, тогда еще Советский Союз. Один из клиентов банка, польский эмигрант Михель Гавликовский, сделал ему рисковое, но довольно заманчивое предложение. С точки зрения бизнеса план был чистой воды авантюрой и, вероятнее всего, абсолютно пустой затеей. Однако, если бы задуманное удалось, это могло бы быть чрезвычайно полезно для «Лугано-Прайвит-банка». Решив, что даже один шанс из ста не стоит упускать, Орелли согласился на поездку. И, разумеется, мотивом принятия такого решения были не только возможные успехи в бизнесе. В душе Анрэ все еще жила тайная надежда встретиться с Наташей, хотя в то время были и жена, и обожаемая дочь. У Орелли был ее ленинградский адрес – проспект Обуховской Обороны. И ничто, как казалось, не мешало ему разыскать свою бывшую возлюбленную. Конечно, прошло двадцать с лишком лет, она изменилась и наверняка уже мало была похожа на тоненькую темноглазую девушку в сиреневом свитере, с летящими по ветру волосами… Но даже подобные мысли ничуть не умаляли его желания вновь ее увидеть.
Увы, свершиться этому было не суждено, разыскать Наташу не удалось. Дома, указанного в обратном адресе на открытках, больше не существовало, вернее, он был, но выглядел совсем новым, построенным максимум лет десять назад. Старое здание давно снесли, куда переехали бывшие жильцы, было неизвестно. Анрэ попытался вести розыск официальным путем и вынужден был преодолеть множество препятствий, объясняя, кто эта женщина и зачем ему нужна. Но после долгой волокиты и нервотрепки выяснилось, что ни Наталья (с мягким знаком!) Алье, ни Наталья Горчакова интересующего его года рождения в Ленинграде не проживают. Вероятно, она вышла замуж и сменила фамилию, не исключено, что и переехала в другой город. Словом, следы обрывались, и единственное, что удалось узнать, – Ольга Петровна действительно умерла в 1959 году.
Деловые переговоры также ни к чему не привели. Потенциальные русские клиенты, с которыми его свел Гавликовский, не вызвали у Анрэ доверия, и контракт не состоялся. Впрочем, Орелли не жалел об этом. Иметь дело с коммунистами, пусть даже в качестве вкладчиков банка, после визита в Советский Союз ему совершенно не хотелось. Но в то же время поездку никак нельзя было назвать безрезультатной. Во-первых, сбылась давняя мечта Анрэ – он посетил крупнейшие советские музеи и наконец-то своими глазами увидел хранившиеся там шедевры живописи. А во-вторых, во время турне по провинциальным городам СССР ему удалось познакомиться с замечательными непризнанными художниками, представителями никому в России не нужного направления, именуемого советским андеграундом. Вот здесь-то и было положено начало знаменитой коллекции Анрэ Орелли. Он приобрел у ошалевших от неожиданности живописцев их полотна, сумел привезти в Швейцарию, успешно миновав все таможенные препоны, достойно оформил.
Позже Орелли еще несколько раз ездил в Союз – специально за картинами облюбованных им мастеров, со многими из которых подружился. Он неоднократно приглашал художников к себе, готов был даже взять на себя все расходы, но понравившиеся ему русские все равно не могли приехать – их, бывших на плохом счету у власти, не выпускали.
Но все это произошло потом – поездка в Россию, русские художники, меценатство… Зигмунда к тому времени уже не было на свете. А сначала было дело – свое дело, свой банк, заботы о котором однажды целиком легли на его плечи.
Зигмунд Фляйшман внезапно и серьезно заболел.
– Думаю, я скоро умру, – сказал он другу, пришедшему его навестить. – И до этого мне нужно…
– Да брось ты городить ерунду! – перебил Анрэ. – Доктора утверждают, что ничего страшного…
– Дай мне сказать! Ты должен услышать это до того, как я отправлюсь на тот свет. Твой банк…
– Наш.
– Да, наш, наш с тобой банк, это так. Мы с тобой начинали вдвоем, вдвоем подымали его… – Зигмунд закашлялся, и Анрэ торопливо подал ему стакан воды:
– Вот, выпей.
– Спасибо. Так вот… Мы всегда все делали вдвоем. Сейчас я болен, часть моей работы перешла на тебя. И ты справляешься, да еще и со мной возишься – все эти твои лекарства, доктора-профессора…
– Оставь, Зигмунд. Профессора из Женевы сами к тебе прибежали, как только услышали, что ты болен. Еще бы – банкир приболел, есть шанс хорошо заработать.
– Не смеши меня.
– А может, и не из-за денег. Ведь ты единственный еврей, которого любит вся Швейцария.
– Ха-ха-ха…
– Не веришь?
– Конечно, верю…
– То-то.
– И все же давай о деле, о твоем банке.
– О нашем банке.
– Твоем, твоем… Ну скажи, какое отношение этот банк имеет к еврею Фляйшману, который вот-вот отправится в отпуск на тот свет? Надо смотреть на вещи реально.
– Дружище, лично я не собираюсь тебя хоронить. Мы еще поборемся за еврея Фляйшмана! Положим тебя в самую лучшую клинику, сделаем тебе операцию – лучшие профессора к твоим услугам – и тогда посмотрим, кто из нас сильнее – «старая костлявая» или мужская дружба.
– «Старую костлявую» еще никто не победил… Но мужская дружба… она мне сейчас очень пригодится. Обещай, что не оставишь мою Сару и девочек – Марию и Розу…
– Тебе не стыдно, старый еврей Фляйшман, ну скажи, тебе не стыдно?
– Ну вот… Значит, договорились…
Похоронили Фляйшмана на еврейском кладбище Лугано. Зигмунд был старше Анрэ всего на год, но выглядел перед смертью на все шестьдесят с гаком. На кладбище все были в черном, и в душе у каждого, кто знал Фляйшмана, тоже было черно. Старинная поговорка «О мертвых или хорошо, или ничего» в этот раз была неактуальна. О покойном никто не мог не только сказать ничего плохого, но даже подумать. Такой уж он был светлый человек, Зигмунд Фляйшман.
Спустя два года, в 1963 году, Анрэ снял прекрасный офис на Виа Нисса, а еще через три года и вовсе выкупил все здание целиком. На первом этаже разместилось несколько бутиков, а остальное пространство занял «Лугано-Прайвит– банк».
На Виа Нисса все знали Анрэ. Он был богатым и красивым холостым мужчиной, и девушки-продавщицы, когда он заглядывал в свои бутики, строили ему глазки, улыбались – словом, всячески старались ему понравиться. Все говорили, что в нем присутствует шарм, и Орелли очень хотелось верить, что речь идет о некоем сексуальном магнетизме, а не притягательности его быстро растущего состояния, которая как шлейф тянулась за ним.