Украденное время
Шрифт:
– Почему ты решила отдать его мне именно сейчас?
– Чтоб ты не забыла, – сказала Лоретта и сжала плечи дочери, сощурив темные глаза.
Дороти не пришлось уточнять, что ей забывать не стоит. На этот вопрос красноречиво отвечал сам медальон. Он безо всяких слов рассказывал о том, что матери порой бывают очень жестоки. Что любви не стоит верить. Что девушка должна полагаться лишь на то, что можно украсть.
«А может, и нет, – прошептал Дороти внутренний голос. – Может быть, есть на свете и что-то большее!»
Ее пальцы застыли на прохладном
Большего, чем деньги, мужчины и платья. Большего, чем мамина жизнь. Большего, чем то, что есть у нее теперь.
Впрочем, до чего же глупо и стыдно было так думать! Кто она такая, что возомнила, что достойна этого самого «большего»?
– Время поджимает, – сказала Лоретта, снова поправила дочери пояс и завязала его концы нарядным бантом. – Мне еще надо занять свое место в церкви.
Ладони у Дороти стали липкими от пота.
– Когда мы с тобой заговорим вновь, я буду уже замужней женщиной, – сказала она, свято веря в то, что этому не бывать.
Ничего не ответив, Лоретта вышла в холл и шумно захлопнула дверь. Гулко щелкнул замок, и от неожиданности Дороти аж подпрыгнула. А потом еще долго стояла посередине комнаты.
Она догадывалась, что мать ее запрет. Лоретта Денсмор была не из тех, кто любит рисковать, а особенно ценной собственностью. С ее точки зрения совершенно разумно было понадежнее припрятать дочь – самое «ценное», чем она владела, – во всяком случае, до прибытия жениха, а уж потом спокойно передать ее прямо ему в руки. Лоретта была человеком прагматичным и потому никак не могла допустить, чтобы какая-нибудь досадная случайность все испортила.
Дороти принялась искать на ощупь отмычки, спрятанные под поясом, но пальцы встретили лишь кружево, шелк да жесткую кайму корсета.
– Нет! – с растущей тревогой прошептала девушка. – Нет, нет, нет! – Она принялась в панике щупать пояс, царапая его ногтями, пока не послышался треск рвущейся ткани. Они ведь совсем недавно были тут! Дороти воспроизвела в памяти разговор с матерью, припомнила, как Лоретта улыбнулась зеркалу. Как поправила пояс на платье дочери.
Пальцы девушки замерли. Видимо, мать скользнула своей изувеченной рукой под пояс, вытащила отмычки и уничтожила на корню план ее побега. Дороти вздохнула, и грудь точно огнем обожгло. Выходит, никуда ей теперь не деться.
Она поймала свое отражение в зеркале – искусно накрашенные глаза и губы, локоны. Платье сшито на заказ, кружева вытканы вручную и воздушны, точно паутинка, и притом украшены речными жемчужинами, которые нарядно переливаются на свету при каждом ее движении. Всю свою жизнь она училась приукрашать правду и маскировать ложь. Но главным обманом была ее красота. Она ведь никогда о ней не мечтала. Никогда ее не жаждала. И красота эта не имела ничего общего с ее идеалами. Сколько Дороти себя помнила, красота ей приносила страдания – и ничего больше.
На лице Дороти застыла неприглядная гримаса отвращения. Она сорвала фату с головы. Часть шпилек запуталась в волосах, а часть – звонко посыпались на пол. Растрепавшиеся локоны упали ей на лоб.
Дороти улыбнулась. Впервые за все утро ее внешний вид в точности соответствовал состоянию ее души. И тут ее взгляд опустился на шпильки, и она застыла как вкопанная.
Шпильки!
Упав на колени, она взяла одну и принялась рассматривать на свет. Шпилька была тонкая, длинная и заостренная. Дороти попробовала ее согнуть, но металл не поддался. Возможно, это и впрямь серебро.
Улыбка вновь тронула ее губы. То что нужно!
2. Эш
14 октября, 2077 год, Новый Сиэтл
Закрылки подняты. Карбюратор к запуску готов. Дроссель открыт.
Эш постучал по кнопкам приборной панели. Стрелка на датчике ЭВ дернулась и застыла ровно на середине шкалы.
– Вот черт, – пробормотал Эш и откинулся на спинку кресла, чувствуя, как внутри закипает волнение. Судя по показаниям стрелки, ЭВ – экзотического вещества – было критически мало, а значит, лететь было опасно. Стоило Эшу только подняться в воздух – и его корабль рисковал тут же разлететься на кусочки. Он увеличил скорость на семьдесят пять узлов, стараясь не обращать внимания на жаркую пульсацию крови в руках.
Его часто упрекали за упертость. Когда он служил в армии, командир однажды заметил: «Сынок, да ты настоящий упрямец! Тебе любой осел позавидует!» А преподаватель из воскресной школы, в которую Эш ходил в детстве, как-то раз подчеркнул, что «упорство – не всегда добродетель».
Но Зора, знавшая его, как никто другой, оказалась красноречивей всех, когда бросила ему в сердцах: «Да когда ты уймешься уже? Так и убиться недолго!» Стоило ему пройти мимо, она каждый раз недовольно бормотала что-то про опасности, идиотизм и миссию, сулящую верную смерть.
Но Эш знал, что выживет, как знал и то, что погибнуть ему суждено при иных обстоятельствах – ведь собственную смерть он уже видел. И все же Зора была кое в чем права. Эти его вылазки были слишком уж опасны – надо быть дураком, чтоб без конца идти на такое. Но альтернатива пугала куда сильнее. Ему вновь вспомнились черная вода, белые волосы, и он помотал головой, чтобы отогнать видение.
То была мучительная расплата за то, что он во всех подробностях знал, что случится в день его смерти. Видения преследовали его на каждом шагу.
Да и потом, прославиться упрямством – не худшая из бед. Куда страшнее прослыть предателем, как Роман. Или запомниться всем жестокостью, как Квинн. Будь у Эша выбор, он предпочел бы убийственную глупость.
– «Вторая звезда» готова к отправлению, – отрапортовал он вслух. Эта привычка осталась у него со Второй мировой войны, когда он учился летать на боевых самолетах. Его слов некому было услышать, но Эш все равно решил, что взлетать, не объявляя о взлете, неправильно. Не стоит лишний раз искушать судьбу. Он поправил заслонку на дросселе, не сводя взгляда с ветрового стекла, как опытный пилот. Сердце бешено колотилось в груди. Корабль неспешно поднялся в воздух.