Украденные мощи. Афонскиерассказы

Сенькин Станислав Леонидович

— Да-да, простите меня, я спал, — монах, наконец, отозвался, но двери не открывал, — я понял: к игумену, в среду. Приду, обязательно. Простите меня.

Дикей довольно улыбнулся и пошел, соблюдая те же меры предосторожности, к выходу. Теперь этому раку-отшельнику придется выползти из своей раковины! Будет знать, как презирать скитских братьев.

Солнце уже покраснело, и во всем своем великолепии на небе расплескался свежими насыщенными красками знаменитый греческий закат. Сегодня погода была хорошая, и даже были видны Олимпийские горы. Дикей полюбовался видом и подумал, какой же должен быть характер у этого Сергия, чтобы не замечать таких прекрасных вещей, как, к примеру, этот закат, горы, афонские бдения, да и равных по красоте богослужений не найдешь

на всей земле. Это все равно что отвергать красоту природы, которую сотворил для нас Господь. Разве не для монахов установили пение, работу, молитву? Как он может сидеть сиднем взаперти и даже носа не казать на белый свет? Говорят, что Сергий и в миру был такой — он никогда не женился, по театрам не ходил, а что он дома делал, так это одному Богу известно. Конечно, люди разные, устроение не может быть у всех одинаковое, но пусть хотя бы он выполняет самые простые требования скитского общежития: причащается по воскресеньям в Кафоликоне, участвует в совместных мероприятиях, держит в надлежащем порядке свою келью. Этого будет и для людей достаточно — меньше соблазна, да и сам он будет жить в послушании не своей воле, а скитским правилам.

Рано утром в среду отец Сергий пошел в лавру. Мула у него не было, поэтому добираться пришлось пешком, а это где-то около четырех часов ходьбы. К обеду подвижник был уже у игумена:

— Благословите, отец Даниил.

Игумен еле узнал отца Сергия, он уже совсем постарел и поседел, подрясник был ветхий и весь в заплатах, сам вид его лучился кротостью и небольшим беспокойством.

— Да-да, Бог благословит. Проходи, я хотел с тобой немного побеседовать, — отец Даниил уже пожалел, что вызвал старика к себе, но теперь пути назад нет, надо сделать выговор. — Ты чего же, отец Сергий, так распустил свое хозяйство — келья твоя покосилась, того и гляди рухнет, все вокруг заросло?! Ты что, змей не боишься? По монашескому уставу, ты обязан следить за кельей — до тебя там жили люди и будут, по крайней мере, я надеюсь, жить после тебя. Так что подумай на досуге о моих словах и постарайся сделать правильные выводы.

Отец Сергий втянул голову в плечи. Он думал, что игумен, несомненно, прав насчет его нерадивости, ведь он говорил о самых элементарных вещах, которые нужно выполнять всем.

— Я понял, отец игумен, все приму к сведению.

— Давай-давай, Сергий, — он вдруг испытал неожиданный прилив сострадания к этому монаху и какое-то великодушие. — Слушай, ты уже старый, хочешь, я тебе дам послушника.

— Да нет, отец игумен, я справлюсь один…

Отец Сергий направился обратно в келью по узкой тропе мимо сваленного лавиной леса. Пару лет назад, прямо на Новый год, с вершины Афона сошла огромная лавина. Она смела часовню и несколько сот квадратных метров леса — и сейчас деревья еще аккуратно лежали рядком на земле, как домино. Лавина дошла до самого склона и остановилась; если бы сила природной стихии была больше, она бы накрыла густонаселенный, по афонским меркам, скит — Кавсокаливию. Мало кто бы остался в живых. Святогорские монахи, особенно зилоты, решили, что это гнев Божий за введение правительством с первого января в Греции нового денежного знака — евро.

Отец Сергий помнил эту новогоднюю ночь, тогда он, как всегда, молился и услышал сильный шум, сама земля тряслась, предвещая что-то очень нехорошее. Отшельник встал на усиленную молитву, и только через неделю он узнал о случившемся от отца Космы.

Сейчас он видел явный знак гнева Матери Божьей, но не испытывал никаких чувств. Отец Сергий знал в своей жизни только молитву, он обычно не придавал никакого значения религиозным спорам. Его любимым чтением были творения Исаака Сирина, где святой писал: «Как мечущегося на всех льва, избегай словопрений о догматах». Пустынник хранил эти слова в своем сердце и никогда не осуждал зилотов, но и не прислушивался к их утверждениям.

Его скромное жилище было настоящим храмом безмолвия. Сохранение исихии стало главной заботой стареющего отшельника. Малейшее изменение его образа жизни всегда сказывалось на качестве молитвы.

Поэтому он и перестал принимать посетителей, впрочем, мало кто и хотел приходить к нему. Но сейчас отец Сергий чувствовал, что его исихия серьезно нарушена. И дело даже не в том, что ему нужно теперь следить за кельей Петра Афонского, — замечание игумена было вполне законным. Как ему было открыто Богом, близился поворотный момент в его монашеской жизни.

Он уже знал о своей дальнейшей судьбе, но никто больше о ней не узнает…

Дикей с удовлетворением смотрел, как старый отшельник отец Сергий в старых рукавицах выкорчевывает колючие кусты. Вот-вот, пусть убирает этот жуткий, колючий кустарник, да знает потом, как запускать хозяйство. Все монахи Кавсокаливии, наконец, видели его за работой, и некоторые, пожалев старца, предлагали свою помощь, от которой тот со смирением отказывался…

Через две недели к отцу Мефодию пришел иеросхимонах Косма и сообщил, что пустынник впервые отступил от своего обычая и уже две недели не приходит к нему в келью причащаться.

— Уже десять лет он не пропускал ни одного воскресенья! Ну, может, раза два, от силы. Надо пойти проведать отца, не случилось ли чего?

Они вместе пошли к келье святого Петра и увидели, что все растения вокруг были полностью выкорчеваны. Монахи несколько раз постучались в дверь, но никто не ответил. Дикей толкнул ее, и она оказалась незапертой. Тогда они, переглянувшись, вошли внутрь.

Келья отца Сергия была убрана и пуста — стол, стул и кровать сиротливо стояли в углу, икона Матери Божьей Кукузелисса одиноко висела над изголовьем, перед иконой горела лампадка. Дикей почувствовал, какой в этой келье был молитвенный дух, тишина и покой жили здесь и передавались даже ему, который глубоко погряз в заботах. Они осмотрели всю келью и храм, но следов отца Сергия нигде не обнаружили. Он пропал.

Весть о пропаже старца мигом облетела Кавсокаливию и Святую гору; полицейские внимательно изучали это дело, опрашивали возможных очевидцев, но не смогли составить мало-мальски правдоподобную версию.

Теперь многие скитяне вспоминали об отце Сергии хорошее и даже некоторые необычные вещи. Косма, например, говорил, что у того в келье горели три неугасимые лампады, однако никто не знал, откуда пустынник берет масло. Послушник Никос вспоминал, как старец предостерег его от ухода с горы. Он уже подумывал, как бы ему сбежать, и шел по направлению к пристани. И вот на пути ему попался отец Сергий. Никос никогда не здоровался со старцем, не любил его и в тот раз даже задел плечом. Старец, обернувшись, попросил прощенья и вдруг обличил намерение убегающего послушника, сказав, что мир погубит его. Этого оказалось достаточно, чтобы Никос остался.

Прошло еще немного времени, и об отце Сергии все забыли, лишь Косма с грустью вспоминал своего неразговорчивого друга. Никто больше не мог так благоговейно и умилительно петь литургию. Тем не менее, иеромонах не считал Сергия погибшим и молился о нем как о живом. Однажды отец Косма решил съездить на гору Кармил, где стоял храм пророка Илии, он почитал память пророка и часто посещал этот храм, испрашивая молитвенной помощи. Он взял у соседа большого непокорного мула по кличке Гривас и стал медленно подыматься до Керасей. Было осеннее утро, и афонскую Святую гору окутал туман.

Чем выше взбирался мул, тем гуще был туман. Уже у самого поворота на Кармил отец Косма вдруг увидел фигуру старца; как ему показалось, это был его друг. Неизвестный монах пробирался сквозь лес и был где-то на расстоянии двадцати метров от тропы. Косма привязал мула и пошел к нему:

— Эй, подождите!

Монах не останавливался и шел все дальше в дремучий лес. Косма вскоре потерял его из виду. Туман все густел, и, чтобы не заблудиться, иеромонах решил возвращаться к тропе. Вдруг он увидел на ветви дерева висящие шерстяные четки со «слезками Божьей Матери» вместо косточек — так называлось растение, твердые и красивые плоды которого монахи приспособили в качестве бусинок при плетении четок. Отец Косма сразу их вспомнил — четки принадлежали его пропавшему другу.