Украденный сон

Маринина Александра

– Правда. Так что будем делать, Ларцев? У нас с тобой есть два часа, чтобы придумать, как вызволить твою дочь. Объясника мне, как это произошло.

– Вчера мы с ней были в гостях у Ольшанских. Костя долго мялся, потом сказал, что ты меня подозреваешь и переделала заново всю работу по убийству Ереминой. Я, конечно, обрадовался. Раз мои фокусы кто-то обнаружил, меня больше нельзя использовать, поэтому от меня должны отстать.

В тот же вечер я им об этом сообщил. А сегодня они забрали Надю и сказали, что я должен сделать все возможное, чтобы воздействовать

на тебя.

Раз ты все равно меня подозреваешь, я могу действовать открыто, потому что от скрытого давления ты каким-то образом умудряешься уворачиваться.

– Каковы их требования?

– Ни ты, ни Чернышев, ни Морозов не должны и близко подходить к издательству «Космос». Как только они убедятся в твоей добросовестности, они вернут Надю домой.

– А если я пообещаю, но обману их?

– Погоди, это еще не все. Завтра утром ты вызываешь домой врача и берешь больничный. Несколько дней сидишь дома, никаких лишних контактов ни с Гордеевым, ни с Чернышевым, ни с Морозовым. Общаться можно только по телефону.

– Из этого следует, что мой телефон прослушивается?

– Да. Дальше. Ты завтра же утром звонишь Гордееву и говоришь, что твоя версия лопнула, а больше ничего ты придумать не можешь, и дело можно приостанавливать по-настоящему, а не для видимости. Звонишь отсюда, чтобы они могли проконтролировать. Потом звонишь Ольшанскому и говоришь ему то же самое. Потом Чернышеву и Морозову. Как только в «Космос» кто-нибудь сунется, об этом немедленно станет известно, и это отразится на Наде. Она у них в руках, и при малейшей тревоге… И не пытайся выйти из квартиры. Об этом тотчас же узнают. Тебе все понятно?

– Нет, не все. Во-первых, мне непонятно, как ты ухитрился вчера вечером сообщить им о разговоре с Ольшанским. У тебя есть телефон для связи?

Или они сами тебе ежедневно звонят?

– Нет у меня никакого телефона. Есть условный знак, которым я даю понять, что мне нужно войти с ними в контакт.

– Какой знак?

– Ася, не делай из меня идиота. Я хочу только одного: чтобы моя дочь была в безопасности. Для этого я должен обеспечить выполнение их требований. Я должен тебя остановить. Если я скажу тебе, как войти с ними в контакт, ты опять что-нибудь затеешь. Я должен думать в первую очередь о Наде, а не об интересах борьбы с преступностью. А ты стараешься меня перехитрить.

– Значит, не скажешь?

– Нет.

– Ладно. Еще вопрос: почему им нужны гарантии только в отношении меня? Они не боятся, что Чернышев и Морозов сами продолжат работу?

– Нет, не боятся. Ты в этом деле – главная, если ты скажешь, что работа закончена, значит, так и есть. У них других дел по горло.

– А если я скажу что-нибудь другое?

– Твой телефон прослушивается, не забывай. Одно неверное слово – и Надя…

– Ладно, поняла, – раздраженно перебила Настя. – Ты не думал о возможности спрятать ее? Отправить куда-нибудь, что ли. Или организовать ее охрану, через того же Колобка, например.

– Господи, ну почему ты не понимаешь таких простых вещей! – с отчаянием

в голосе произнес Ларцев. – Надя – заложница. Меня сразу предупредили, что попытайся я хоть что-то предпринять, они меня просто-напросто уберут, и моя дочь останется сиротой и будет воспитываться в детском доме. Может, я дурак и сволочь, может, я слабак и подонок, но я хочу, чтобы моя дочь выросла здоровой и по возможности счастливой. Это что, по-твоему, преступление? Разве я не имею права этого хотеть и к этому стремиться? Это ненормально и порицается общественной моралью?

– Успокойся ты, ради Бога, – устало вздохнула Настя. – Я им все скажу, как надо.

– И сделаешь, как надо?

– И сделаю. Но ты должен отдавать себе отчет, что Колобку о тебе все известно. Он может просчитать ситуацию. В таком случае он мне не поверит и сделает по-своему.

– Откуда ему известно? Ты сказала?

– Нет, он давно знает. Поэтому и отстранил тебя от дела Ереминой. Подожди, не сбивай меня. Я хотела что-то еще спросить…

Настя зажмурилась и прижала пальцы к щекам.

– Вспомнила. Ты сказал, что я в этом деле – главная, поэтому Чернышев и Морозов послушаются меня беспрекословно. Верно?

– Верно.

– Это твое личное мнение или тебе об этом кто-то сказал?

– И то, и другое. Я тебя не один год знаю, с Морозовым знаком, а с Андреем много раз вместе работал. Могу точно определить, как у вас роли распределились.

– А кто тебе сказал?

– Они сказали, кто ж еще.

– Видно, тебя неплохо подготовили к разговору со мной, даже аргументами заранее вооружили. Только вот откуда они знали, что я в группе главная? От тебя, Ларцев?

– Нет, честное слово, не от меня. Я сам удивился, откуда они знают.

– Ну хорошо. – Она с трудом поднялась с дивана. – Пойду кофе сварю, а то голова совсем не соображает.

Ларцев тут же вскочил и шагнул к двери.

– Я пойду с тобой.

– Зачем? Я Чистякова в свои дела не впутываю, можешь не беспокоиться.

– Я пойду с тобой, – упрямо повторил Ларцев. – Или ты останешься здесь.

– Да ты в своем уме? – возмутилась Настя. – Ты что, мне не веришь?

– Не верю, – твердо сказал Ларцев, но в лицо ей посмотреть не осмелился.

– Интересно получается. Ты примчался ко мне на ночь глядя просить о помощи, а теперь выясняется, что ты мне не доверяешь.

– Ты все еще не понимаешь. – Чем дальше, тем с большим трудом он говорил. Казалось, каждое слово причиняет ему невыносимую боль. – Я не за помощью пришел. Я пришел заставить тебя сделать то, что они требуют, чтобы вернуть мою дочь. Ты поняла? Заставить, а не просить. О каком доверии ты говоришь, когда у тебя в голове только одни задачи, которые ты так любишь решать, а у меня – беспомощный напуганный ребенок, моя единственная дочь, оставшаяся без матери. Мы не союзники, Анастасия, мы с тобой – противники, хотя, видит Бог, мне больно от этого. Если ты посмеешь сделать хоть что-нибудь, что может повредить Наде, я найду способ остановить тебя. Навсегда.