Украинский гамбит. Война 2015
Шрифт:
– Думал уже своих архаровцев посылать. А потом военные сообщили, что взяли каких-то гавриков, ну, мы сразу сообразили, что это вы. Проходите, будьте гостями.
Игоря снова обуяли сомнения, туда ли он попал и не сбежать ли все-таки в хутор Широкий. Он дышал, как рассерженный бегемот, но пока помалкивал. Наверное, он не любил людей крупнее себя.
Броневой форт Петрополь находился на полуострове, точнее, на огромном изгибе реки. Строить его начали еще при Петре Первом. Уж слишком удобным было место – высоким, с оврагами, труднодоступным с флангов. В советские времена форт расширили и он был способен прикрывать огнем большую часть южной границы города. Однако с падением СССР и уходом военных его, как водится, население растащило на свои нужды. Впрочем, очень быстро настали времена, когда он снова понадобился. Правда, мощь его уже была не та, но обороняться в нем можно было достаточно успешно, что Большаков и стремился доказать.
– А где крепость-то? – наивно спросила Завета.
– Крепость? – сдержанно удивился Большаков. – Так вот же она! – И развел руками, и даже топнул ногой в здоровенном сапоге.
Все в недоумении оглянулись. Игорь саркастически хмыкнул и посмотрел на Костю. «Ну? И чем здесь развлекаться?» – прочитал Костя в его взоре. Даже Сашка, который готов был снимать любую яму в лесу, растерянно опустил «соньку»: ну никаких видов – ни тебе массивных стен, ни равелинов со всякими там контрэскарпами, ни бастионов, выложенных каменными плитами. Только в нижней части холма какие-то странные окопы, прорытые под углом к склону. Вот и весь форт. Костю тоже одолевали сомнения: туда ли они попали? Он украдкой, чтобы не обидеть Большакова, осмотрелся по сторонам. На открытых позициях, между какими-то невзрачными буграми, поросшими веселой зеленой травой, стояли несколько противотанковых пушек, да позади, в центре, находилась неказистая, приземистая скала с бронеколпаками. И это весь укрепрайон? Если это знаменитый Петрополь, то смотреть здесь явно нечего. Ладно, разочарованно подумал Костя, похоже, мы только время потеряли. Божко сейчас с ума сойдет, мало не покажется.
Но Большаков словно угадал их настроение и, сделав хитрое лицо и посмеиваясь в кулак, спустился в тот самый неказистый окопчик, который ему был по плечо, и через мгновение они стояли у самой реки. Лягушки в осоке прыснули в разные стороны. Вот тогда-то Костя и понял, что снимать здесь есть что. Во-первых, основание холма было изрядно перекопано воронками, а во-вторых, он понял свою ошибку и сообразил, что весь огромный холм, не менее трех-четырех километров в основании, представляет единый комплекс дотов, которые, собственно, и торчали, как бородавки, из земли и, должно быть, со стороны реки выглядели более чем зловеще. Бойницы были прикрыты стальными щитами. Но на некоторых щиты отсутствовали, и там, где земля была сорвана, зияли выбоины, а из бойниц торчали стволы противотанковых пушек.
– Ух ты!.. Ух ты!.. – воскликнул Сашка и стал снимать.
Он заставил Завету встать рядом с бойницей, из которой торчало орудийное дуло, и показать пальцем на то, что когда-то, должно быть, было снарядом.
– А вот это и есть бронебойные, вошли в стену, но не взорвались, – пояснил Большаков.
Большое лицо у него было обветренным, а глаза – красными и воспаленными от недосыпания.
– А такое бывает? – спросил Костя.
– Как видите, – ответил Большаков. – Хваленые немецкие стодвадцатимиллиметровые снаряды.
В одной бойнице Костя насчитал два таких снаряда, утопленных в стену по самое донышко, в соседнем – три, а в следующем – все пять. Собственно, единственное, что было достигнуто этими попаданиями, – сорванная с петель толстенная стальная плита. Искореженная, она валялась тут же у воды.
– А кто стрелял-то? – спросил Костя.
Игорь толкнул его локтем, мол, ты что, дурак что ли? Покрути головой! Костя понял, что дал маху, и смущенно улыбнулся, всем своим видом показывая, что, мол, мы простые журналисты, в военном деле ни бельмеса не смыслящие, разжуйте и положите нам в рот. Большаков был на седьмом небе от счастья. Он походил на огромного ребенка, которому вручили указку.
– А вот это мы сейчас увидим, когда поднимемся в главный равелин, – сообщил он радостным тоном.
Но и так, собственно, без оптики было видно, что противоположный берег реки перепахан километров на пять вглубь не хуже, чем основание холма, и лес там съежился, словно ему было больно. Сашка еще сбегал к самой воде, еще поснимал общие планы, нашел дот, где разрушения были наиболее впечатляющие, и сиял, как медный тазик. Лицо его раскраснелось, но кожа на свежем воздухе почти зажила.
Только после этого Сашка Тулупов, словно примерный ученик, спросил:
– Я извиняюсь, а снимать все можно?
– Можно, можно… – добродушно разрешил Большаков и хихикнул.
– Вечером ваш материал будет в эфире, – пообещал Костя.
– Ну тогда я вам все покажу-расскажу. Все равно американцы этот район знают вдоль и поперек.
– Это почему?! – с вызовом спросил Игорь.
Похоже было, что раздражение в нем сменилось тихим любопытством.
– Ну, во-первых, потому что снимают все со спутников, а во-вторых, при «оранжевой» украинской власти здесь столько делегаций побывало, что только ленивый не заслал казачка.
Большаков, все так же посмеиваясь и передвигаясь, как краб, боком, смешно и жутковато перебирая своими огромными ножищами, под которые было страшно попасть, повел их наверх, и они очутились с тыльной стороны главного равелина. Костя понял свою ошибку. Шесть равелинов, кое-где разделенных оврагами, расположенных пологой дугой, были просто огромными, циклопическими. Если считать от основания холма, прикинул Костя, то метров пятнадцать-двадцать в высоту. Игорь Божко задышал ровнее. Давление у него, судя по всему, нормализовалось, а настроение улучшилось. Наконец-то они разглядели то, что надо было разглядеть с самого начала, – приземистую, выкрашенную под местность бронебашенную батарею с двумя морскими орудиями. Батарея была круглая, плоская, как у современных танков, с люком позади. Тулупов тихонько визжал от восторга. Он снимал, снимал – и на карачках, и на животе, скособочившись или, наоборот, разлегшись, словно на пляже. С видом на лес, на небо, на зеленую траву. Перемазался, как дачник. Наконец-то он дорвался до настоящего дела! Наконец-то ему никто не мешал! Столько видов с любой точки съемки привели его в блаженное состояние экстаза. Он одновременно мелькал то наверху, у бронеколпаков, то оседлав их, то высовывался из каких-то отверстий в стене и «брал» общие планы, то чуть ли не висел на стволах бронебашенной батареи, которые стояли на гребне каждого из равелинов, а то и заглядывал внутрь них. Даже не стреляя, трехсотпятимиллиметровые орудия производили неизгладимое впечатление мощи и совершенства злого человеческого гения. Они могли поворачиваться на триста шестьдесят градусов и контролировать окружающую местность.
– Замечательно! Замечательно! – твердил Сашка на все лады.
Он, как дух, возник рядом с Костей в тот момент, когда Большаков сказал:
– К большому сожалению, во времена «оранжевой» власти все было приведено в негодность. Сейчас стреляют только три орудия из двенадцати. Мужички с ДМЗ и с «Точмаша» подсуетились и, как смогли, восстановили. Но и трех, я вам скажу, вполне достаточно. Мы такого шороха наводим до самых Докучаевска и Старобешева, что немцы к нам соваться боятся. Сейчас сами убедитесь. – И завел их в мрачный зев центрального равелина.
Завета боязливо сказала, перешагивая через комингс [40] :
– А здесь прохладно…
Кому ее слова предназначались, Костя не понял, ясно, что кому угодно, но только не ему. Он будто бы совершенно случайно очутился рядом с ней и ощутил ее запах. Все утро он боролся с самим собой и даже давал слово не подходить к Завете ближе чем на три шага, но не удержался. Она посмотрела на него как-то особенно выразительно, и внутри у него мягко, как в скоростном лифте, все оборвалось.
40
Комингс – дверной порог для бронированной двери высотой до 60 сантиметров.