Укридж и Ко. Рассказы
Шрифт:
А на следующее же утро в дом впархивает мисс Анжелика Вайнинг, поэтесса. Такая тощая и зубастая. Раза два она обедала тут, когда я гостил у тети. Закадычнейшая подруга тети Джулии.
— Доброе утро, — говорит эта чума, вся сияя. — Какой изумительный день! Так легко вообразить себя на лоне природы, не правда ли? Даже на таком коротком расстоянии от сердца Сити все же ощущаешь в воздухе свежесть, в Лондоне недоступную, не так ли? Я пришла за брошью вашей тети.
Я устоял, упершись ладонью в рояль.
— Вы… что?
— Сегодня в Клубе Пера и Чернил танцы, и я протелеграфировала
— Которое, к несчастью, заперто.
— Ваша тетя прислала мне ключ. Он у меня в сумочке.
Она открыла сумочку, и тут, Корки, мой ангел-хранитель, который последнюю неделю валял дурака и отлынивал от своих обязанностей, вдруг встрепенулся во мгновение ока. Дверь была открыта, сквозь нее в эту секунду просочился один из пеков моей тети. Ты, конечно, помнишь пеков моей тети. Я как-то раз слямзил их, чтобы открыть Собачий Колледж.
Псина посмотрела на бабу, и баба взбурлила, как содовая в бутылке.
— Дусик! — булькает она, ставит сумочку на пол и коршуном кидается на пека. Он попытался увернуться, да где там!
— Дусик, пусик, мусик! — вопит она.
А у нее за спиной, Корки, я молниеносно подскочил к сумочке, нашел ключ, сунул в карман и вернулся на позицию номер один.
Вскоре она вынырнула на поверхность.
— Мне надо поторопиться, — сказала она. — Возьму брошь и убегу. — Она порылась в сумочке. — Боже мой! Я потеряла ключ!
— Жаль-жаль, — сказал я. — Но все же, — продолжил я, думая, что все, возможно, к лучшему, — к чему девушке драгоценные украшения? Прекраснейшие из украшений — ее юность, ее красота.
Это подействовало неплохо, но все же недостаточно хорошо.
— Нет, — сказала она, — брошь мне необходима. Я не мыслю себя без нее. Мы должны взломать замок.
— Ни в коем случае, — ответил я твердо. — Дом доверен мне. Я не могу ломать мебель моей тети.
— Ах, но…
— Нет.
Ну, малышок, последовала крайне тягостная сцена. По мнению драматурга Конгрива, в аду нет фурии, что с женщиной отвергнутой сравнится, однако там маловато и фурий, способных сравниться с женщиной, которая требует брошь, а ей в таковой отказывают.
— Я напишу мисс Укридж и сообщу ей, что произошло, — сказала поэтесса, остановившись в дверях.
После чего она отчалила, оставив меня выжатым, как лимон, и взбудораженным. Такого рода встречи выматывают человека.
Что-то, понял я, требовалось предпринять, и предпринять незамедлительно. Из какого-то источника необходимо было извлечь пятьдесят фунтов. Но куда обратиться? Мой кредит, Корки, — и тебе я говорю это откровенно, как старому другу, — не на высоте. Нет, не на высоте. Во всем мире, казалось, имелся только один человек, из которого в крайности можно было выцарапать пятьдесят фунтов для меня. И был это Адвокат Джо. Не то чтобы я на него полагался, не думай. Но мне казалось, что при наличии в его груди хотя бы искры человеческих чувств, его, не поскупившись на красноречие, можно было подвигнуть на то, чтобы он помог старому деловому партнеру выбраться из нелегкого положения.
В любом случае
Ну, Корки, я мог бы знать заранее. В конце-то концов, если у человека в груди есть хоть искра человеческих чувств, букмекером он ни за что не станет. Я стоял рядом с этим субчиком, Адвокатом Джо, со старта двухчасового заезда до финиша четыре тридцать, наблюдал, как он загребал огромные суммы от лопухов всевозможных разновидностей, пока его сумка не начала лопаться от наличных, но, когда я попросил у него взаймы мизерные пятьдесят фунтов, он даже не почесался.
Невозможно проникнуть в психологию этих субчиков, Корки. Ты не поверишь, но главной причиной, почему он не желал одолжить мне эту ничтожную сумму, был, по-видимому, страх перед тем, что скажут люди, если услышат про это.
— Одолжить вам пятьдесят фунтов? — сказал он, словно слегка обалдев. — Кто? Я? Так если я одолжу вам пятьдесят фунтов, до чего глупо я буду выглядеть.
— Неужели вам так уж важно, если вы будете выглядеть поглупее?
— Чтобы все ребята говорили, какой я мягкотелый дурак?
— Человека вашего калибра не может трогать, что говорят такие типчики, — убеждал я. — Вы слишком велики и можете позволить себе презирать их.
— Но я не могу позволить себе одалживать пятьдесят фунтов. Мне проходу давать не будут.
Я просто не мог понять этого ужаса перед мнением публики. Патологического, как я его называю. Я сказал Джо, что сохраню этот заем в величайшей тайне и, если, по его мнению, так будет безопаснее, согласен даже не оставлять никаких письменных следов моего ему долга. Но нет, он противостоял всем соблазнам.
— Вот что я сделаю, — сказал он.
— Двадцать фунтов?
— Нет, не двадцать фунтов. И не десять фунтов. И не пять фунтов. Ни единого фунта. Но я вас завтра подвезу до Сандауна в моем автомобиле, вот что я сделаю.
По его тону ты бы решил, что он оказывает мне редкостное одолжение, какое только один человек может оказать другому. Я был склонен презрительно отказаться. И удержала меня только мысль, что, окажись его день в Сандауне таким же удачным, как в Льюисе, лучшая сторона его натуры все-таки может дать о себе знать, пусть и в последнюю минуту. То есть я хочу сказать, что благодушное настроение даже букмекерам не вовсе чуждо в определенных обстоятельствах. И если оно посетило бы Адвоката Джо, я хотел при этом присутствовать.
— Отбываем отсюда точно в одиннадцать. Если не будете готовы, уеду без.
Эта беседа имела место в баре «Кареты и лошадей» в Льюисе, и, произнеся эти несколько слов, субчик Джо ускакал. Я остался выпить еще стопку, испытывая в ней после провала деловых переговоров необоримую потребность, и типчик за стойкой вдруг разболтался.
— Это Адвокат Джо сейчас ушел, верно? — сказал он и хихикнул. — Вот уж дошлый прохиндей так уж дошлый.
Я был не в настрое тратить время на обсуждение субчика, который отказал старому другу и партнеру в жалких пятидесяти фунтах, и только кивнул.