Укрощение «тигров»
Шрифт:
Электроэнергии еще не хватало, и станки крутили приводы от тракторов. В помещении инструментального цеха ремонтировались автомобили и танки. Работа здесь шла так же медленно, как и в механосборочном. Рабочие предпочитали делать под шумок зажигалки, чем ремонтировать немецкую военную технику. Как только в цех втаскивали на буксире подбитую машину, ее быстро «раскулачивали», снимая и пряча наиболее сложные детали, чтобы затруднить ее восстановление.
К началу июля работы на теплоэлектроцентрали, наконец, приблизились к концу. В цехах уже говорили, что дней через пять будет дан ток. Немецкие монтеры суетились у привезенной из Германии турбины. Но уже через несколько дней, когда развернулись бои на Курской дуге,
— Я должен сообщить вам печальное известие. Триста русских танков прорвались через линию наших укреплений. Наши танки сейчас заделывают эту дырку, но вам придется уехать из этого города. Необходимо немедленно приступить к демонтажу станков, погрузке их в эшелоны и начать готовиться самим к эвакуации…
Что говорил дальше директор, никто уже не слушал. Советские танки прорвали немецкую оборону! Видимо, дела у гитлеровцев действительно в критическом положении, если они так открыто заговорили об этом. Люди, демонстративно поворачиваясь спиной к майору Вольту, расходились. Немецкие солдаты оцепили завод, но рабочие прятались в тоннелях, пробирались разными путями прочь, лишь бы не эвакуировать станков.
Те, кому удрать не удалось, работали нарочно медленно. Как ни злились гитлеровцы, как ни свирепствовали надсмотрщики, за две недели немцам удалось вывезти с завода всего два эшелона оборудования. Дальнейшую эвакуацию оборвали наши войска, перерезавшие пути сообщения немцев.
В эти дни гитлеровцы и начали свою зверскую расправу с заводом.
Тонны взрывчатых веществ закладывали гитлеровские саперы под основания массивных железобетонных колонн, которые тринадцать лет назад, соревнуясь в великом творческом напряжении, возводили бетонщики Марусин, Осокин, Мовлев. Их имена тогда гремели на весь мир. Страшной силы заряды подвешивались к величавым стальным перекрытиям цехов, сооруженных искусной рукой героя тридцатых годов «железного прораба» Мельникова. Цистерны горючего выливались на станки, на деревянные шашки пола — на все, что может хоть как-то гореть. И когда сгущались сумерки, команды подрывников и поджигателей начинали творить свое страшное дело.
В колеблющемся свете разгоравшихся очагов пожара мелькали фигурки в мятых зеленых мундирах с факелами в руках. Саперы уже закончили приготовления к взрывам, чтобы колонны, фундаменты, станки взлетели на воздух в ют самый миг, когда пламя обнимет цеха, — сила взрыва должна была умножить количество очагов пожара. Пламя вздымалось над цехами зловещим багровым пузырем, Тучи дыма затмевали звезды.
В рабочем городке, пренебрегая опасностью быть пойманными и угнанными на запад, слесари, фрезеровщики, кузнецы выходили из своих тайных убежищ и глядели долгим, безотрывным взглядом в сторону пылающего завода, где сгорали плоды их многолетних трудов и все, с чем было связано лучшее в их жизни.
И вот теперь по заваленному обгорелыми головешками, толченым стеклом и дробленым бетоном заводскому двору, где три года назад бросить окурок считалось величайшей бестактностью, бродят чьи-то козы, пощипывающие траву на газонах, перекатываются гонимые ветром обрывки немецких объявлений. Над остовом обгорелого гигантского пресса порхает бабочка. Весело чирикает беззаботный воробей, усевшийся на кронштейн погибшего станка. Завод разрушен до основания — цех за цехом, пролет за пролетом.
Грудой обломков бетона лежит сборочный цех. Взорван до основания цех безрельсового транспорта. Разрушен литейный, испепелено все, что только могло гореть, в инструментальном цехе. Сквозь стены его отчетливо видны скелеты обгорелых немецких танкеток, вездеходов, автомашин. Их много — немцам не удалось не только отремонтировать их, но даже вывезти, и им пришлось сжечь свои машины вместе с цехом.
В первые минуты кажется, что теперь никакая сила не сможет восстановить этот мертвый завод. Но вот уже ходят по руинам рабочие, ходят инженеры, присматриваются, и никто не скажет: «Здесь нам нечего больше делать». Нет, они думают только об одном: когда и как должен быть снова возвращен в строй тракторный гигант.
— Слыхал я от одного бойца, что в Сталинграде еще сильнее досталось Тракторному, а вот восстанавливают же! Чем же мы хуже сталинградцев? Наш-то ведь сталинградскому — младший брат. Негоже ему отставать, — говорил бородатый седой токарь, шагая по обочине асфальтированной аллеи. Он за два года, пока немцы хозяйничали в Харькове, ни одного дня не работал на заводе, прикидываясь инвалидом, и страшно горд этим.
— А теперь что ж, — говорил он, подмигивая, — теперь побреемся, комбинезон наденем — и будь здоров!..
Августовское солнце, выглянув из облаков, вдруг заиграло лучом в искрящихся обломках стекла, озорной ветер зашумел ветвями тополей — и на душе стало как-то легче. Неисчерпаема сила людского оптимизма и безграничны возможности человека, твердо решившегося дойти до конца выбранным им путем, как бы долог и труден он ни был!
Пробуждение города
25. VIII, 9 ч. 10 м.
Бурный, полный событий день 23 августа кончался. В Москве в эти минуты грохотали 224 орудия, салютовавшие освободителям Харькова, и весь мир говорил о победе русского оружия, а здесь, на широких проспектах и площадях, жизнь начинала входить в свою колею, словно в городе несколько часов назад не было гитлеровцев. Около памятника Тарасу Шевченко нашу машину остановил патруль. Мигнул свет ручного фонарика. Мы увидели двух спокойных милиционеров в синих гимнастерках. Деловито и очень буднично они проверили документы, старший козырнул и сказал: «Можете следовать!»
В старинном особняке на Сумской мы встретили секретаря обкома комсомола. Правда, за плечом у него еще висел автомат, но беседовал он уже на темы сугубо мирного характера: об учете детских домов, о митингах в жилищных кооперативах, о ремонте пекарен. По ступеням особняка поднялись руководители партии и правительства Советской Украины: Совет Народных Комиссаров и Центральный Комитет Коммунистической партии прибыли в Харьков уже через несколько часов после того, как в него вступили войска.
Грохот канонады как-то сразу отдалился, притих, и только непрерывное движение через город войск, уходящих дальше и дальше на юг и на запад, напоминало, что, в сущности говоря, мы все еще находимся в прифронтовой полосе.
Войска шли через Харьков всю ночь, и эхо сапог, ступавших по асфальту, гулко отдавалось в пустых коробках выгоревших зданий. В домах, в которых жили горожане, окна были затемнены, но на балконах толпились люди, и вниз, на каски пехоты, летели букеты. Временами всплескивались аплодисменты, и чьи-то звонкие голоса выкрикивали слова приветствий.
Ранним утром харьковчане, вновь высыпавшие на улицы, прочли отпечатанное на розоватых листках воззвание Военного совета и политуправления Степного фронта, освободившего город: «Граждане города Харькова, товарищи, братья, сестры! Дорогие друзья! Наши харьковчане! Поздравляем вас с величайшим праздником, с днем освобождения от проклятой фашистской нечисти…» На всех заборах, стенах уже красовались наши, советские лозунги и плакаты, и хотя на улицах еще пестрели немецкие вывески, Харьков выглядел обычным советским городом.