Укротители моря
Шрифт:
– Думаю, что нет, – и с любопытством взглянул на Кидда. – Вы должны знать, они хорошо наживаются на этой войне, сохраняя нейтралитет и все прочее. Их девиз – торговать со всеми без исключения, если, конечно, они сумеют выйти сухими из воды.
Ничего не выражающий взгляд Кидда заставил его призадуматься.
– Как давно вас произвели в офицеры?
– В этом январе, – скромно ответил Кидд.
– В таком случае я плавал бы как можно больше и как можно больше извлекал бы прибыли из этого дела. Вы абордажный офицер, ваше дело захватить богатого «купца». Суд сочтет вас невиновным, надеюсь, вы сумеете оправдаться перед судьей в нанесенном ущербе! – Он добродушно ухмыльнулся и протянул
Приятное ощущение тепла от выпитого вина исчезло. Как сильно отличался он от этих людей, которым с колыбели прививали зачатки благородного воспитания и культуры, которые с детства привыкли слушать вокруг себя глубокомысленные рассуждения о политике. Как мог он настолько забыться и счесть себя одним из них? Он бросил взгляд на Ренци, непринужденно разбиравшего какое-то событие из греческой истории, в то время как сам адмирал прислушивался к рассказу молодого лейтенанта, вежливо склонив голову в его сторону. Офицер, сидящий напротив, оживленно говорил что-то своему соседу, но не ему, Кидду.
Кидд закрыл за собой дверь своей каюты. В кают-компании никого не было. У него на душе скребли кошки, сейчас ему никого не хотелось видеть. От прошедшего вечера остался горький осадок. Перед самим собой не стоило кривить душой: несмотря на отчаянные попытки, ему так и не удалось стать своим в кругу офицеров. Что верно, то верно, из него вышел настоящий моряк, но как офицер Королевского флота он скорее напоминал выброшенную на берег рыбу. Беседы об охоте на лисиц и о светском «сезоне» [12] были выше его понимания.
12
«Сезон» в Лондоне длился с апреля по август. В это время были открыты оба главных лондонских театра: Друри-Лейн и Ковент-Гарден, а также Итальянская опера, парламент, высшие суды и т.д.
Он хорошо чувствовал, что скрывалось за этим: честные служаки, которые, как и он, стали офицерами, поднявшись на верхнюю палубу через клюзы, достигали пределов своих желаний. На флоте были хорошо известны подобные характеры, грубовато-добродушные, тяжеловатые в обращении со знакомыми и без каких бы то ни было претензий на джентльменство или ученость. Бывшие как нельзя к месту на море, они чувствовали себя отверженными среди образованных и воспитанных людей и, по обыкновению, обретали утешение в компании с бутылкой. О каком-либо продвижении их по службе и речи не могло быть.
Неужели его ждала подобная участь? Он уже вкусил прелести возвышенной жизни вместе с Ренци: праздные беседы о греческих философах под лунным небом в тропиках, похожее на сон время в Венеции, памятный обед с братом Ренци на Ямайке, – все исподволь внушало ему мысль, а почему бы и нет, и вот…
Вместе с мыслями о друге пришла грусть. В отличие от него, Ренци чувствовал себя как нельзя лучше, он целеустремленно шел к более высокому положению, искренне наслаждаясь переменой. Он сделал для Кидда все, что было в его силах, но толку оказалось немного. Тут не было ничего общего с тем, как, скажем, обучают плести канаты, нет, вероятно, это было в крови. Ему стало еще тяжелее: логика подсказывала, кстати, Ренци был приверженцем логики, что в действительности другу не было больше надобности в его морском товарище. Теперь у Ренци был капеллан. Как знать, наверное, было бы лучше, если бы он никогда не вкусил сладости подобной жизни и, пожалуй, не повстречался с Ренци.
Им овладело отчаяние. Томас толчком руки распахнул дверь каюты и громко позвал Тайсо. Ему
– Сэр?
– Принеси мне одну бутылку кларета.
В глазах Тайсо что-то блеснуло:
– Взять два стакана, сэр?
Кидд смутился:
– Нет, ты что ослеп, только один!
Когда было принесено и то, и другое, Кидд почти выхватил бутылку вместе со стаканом и тут же дрожащими от волнения руками налил себе вина. Он пил жадно, стакан за стаканом, пока ему не стало легче. Томас мрачно уставился в стенку своей крошечной каюты, пытаясь удержать возникшее внутри него чувство покоя.
– Тайсо! Еще одну бутылку, потом можешь идти спать, – крикнул он.
Все очевидно. Его неприкрытое отчаяние объяснялось лишь одним – его одиночеством. Чужой в офицерской кают-компании, вместе с тем он был отрезан от грубоватого, но простодушного матросского братства. Теперь он не принадлежал ни тем, ни другим, тогда как Ренци, вероятно, скоро продвинется по службе, не исключено, что он станет лейтенантом на флагманском корабле.
Другая бутылка наполовину опустела, боль внутри заметно улеглась. Он снова с удовольствием погрузился в воспоминания о Кити: она стояла бок о бок с ним в страшные дни мятежа, ей была присуща редкая для женщины сила духа. Вместе с ней он, может быть… У него перехватило дыхание, он залпом выпил вино. Если бы только она была здесь, если бы… Он тупо уставился на стакан в своей руке. Как быстро он превратился в того, кем так боялся стать – в обычного служаку. Жалея самого себя, он, как и все они, катился вниз по наклонной плоскости. Для того чтобы снискать признание, они напускали на себя карикатурный надменно-снисходительный вид, а потом искали и находили поддержку в бутылке.
– Боже, до чего я докатился! Но нет, я не буду одним из них, – его хриплый крик в замкнутом пространстве каюты испугал его.
Томас схватил бутылку и резко отодвинул ее. Ему стало стыдно. Встав, он, покачиваясь, толкнулся к дверям.
– Тайсо! – позвал он.
Перед ним быстро появился слуга. Кидд сразу уловил, в чем тут дело: Тайсо считал своим долгом оставаться рядом со своим господином до тех пор, пока он не допьется до бесчувствия, чтобы затем уложить его в койку. Столь неприглядная картина отрезвила Кидда. Смятение охватило его: как будут относиться к нему теперь. Он замер на месте.
– Если хочешь, можешь выпить, – он неуклюже протянул бутылку, – больше оно мне не понадобится.
Ренци не присутствовал за завтраком, однако позже днем Кидд нашел друга в его каюте.
– Адмирал собирается посетить свои владения в Ньюфаундленде и по какой-то необъяснимой прихоте желает взять меня с собой. Досадно, ведь я обещал, как помнишь, сыграть партию в вист с Шиптонами, – Ренци выглядел озабоченным. – Адмирал уезжает, чтобы, наверное, пересчитать свою треску, после его отъезда не будет никаких морских учений. Разве ты не можешь оставить на время свои сигнальные книги? Отчего бы тебе не узнать побольше об этой стране? Тебе в самом деле следует чаще выбираться на берег.
Кидд пробормотал в ответ что-то невразумительное, пока его друг укладывал свой сундучок.
Ренци с озабоченным выражением приподнял голову:
– Был бы весьма признателен тебе, если бы ты одолжил мне одну или две из своих рубашек, судя по всему, в Ньюфаундленде придется довольно часто появляться в обществе.
Том сходил к себе и принес рубашки. Внезапно что-то сильно и больно кольнуло его в сердце, но он не подал и виду. Мешала уязвленная гордость, не позволявшая ему открыть Ренци терзавшие его мысли.